— Лена, ты снова забыла положить сахар в чай? — голос Виктора звучал нарочито спокойно, но я уже знала: сейчас начнётся. В гостиной мгновенно стихли разговоры. Его мать отвела взгляд, сестра уткнулась в телефон, а отец стал внимательно изучать узор на скатерти. Когда-то воскресные семейные ужины приносили радость, но теперь они превратились в еженедельную пытку.
— Прости, сейчас принесу, — я поднялась, чувствуя, как дрожат руки. Фарфоровая чашка в его руках — свадебный подарок тёти — казалась такой же хрупкой, как наши отношения за последние три года. Золотая кайма, едва заметная трещина на донышке. Он всегда пил только из этой чашки, утверждая, что остальная посуда «недостойна».
— Нет-нет, сиди, — он улыбнулся всем присутствующим своей фирменной улыбкой, от которой у меня всё внутри сжималось. — Расскажи лучше, почему ты решила, что можно подавать чай без сахара? Это же элементарные вещи, которые должна знать каждая хозяйка, верно, мама?
Его мать, Нина Петровна, пробормотала что-то невнятное, не поднимая глаз от своей чашки. Маленькая женщина с испуганным взглядом, она напоминала мне птицу, готовую в любой момент улететь.
Сестра Виктора, Ирина, бросила на меня сочувствующий взгляд, который тут же спрятала, когда брат повернулся к ней. Пожилой отец семейства, Сергей Михайлович, беззвучно постукивал пальцами по столу — привычка, которая появлялась каждый раз, когда сын начинал свои «уроки».
— Виктор, давай потом обсудим, — тихо произнесла я, чувствуя, как лицо и шея заливались краской стыда.
— А что такого? — он театрально развёл руками, задев локтем вазу с печеньем. Та покачнулась, но устояла. — Я просто спрашиваю. Мы же семья, правда? У нас нет секретов. Лена просто… скажем так… недостаточно внимательна к деталям. Верно, дорогая?
Я сглотнула ком в горле и молча направилась на кухню. За спиной раздался его смешок и комментарий: «Как всегда — вместо ответа убегает». А затем, чуть тише, но достаточно громко, чтобы я услышала: «Прямо как школьница».
На кухне я оперлась о столешницу, глубоко дыша, пытаясь успокоиться. Сквозь приоткрытое окно доносился шум дождя, который шёл с самого утра. Капли барабанили по подоконнику, словно играя свою мелодию. На стене тикали часы, отсчитывая секунды моего унижения. Рядом с сахарницей лежал забытый кем-то смартфон — наверное, Ирины. Экран мигнул входящим сообщением.
Я машинально взглянула и замерла. Сообщение было от моей свекрови: «Ира, поговори с братом. Он опять начинает при всех. Мне страшно за Лену. Это уже слишком».
Что-то внутри меня надломилось. То, что раньше казалось неприятным, но терпимым, внезапно стало предельно ясным. Они все знали. Они всегда видели и молчали. Как и я.
Воспоминания нахлынули волной: букет полевых ромашек на нашей свадьбе вместо традиционных роз, его шёпот «ты самая красивая невеста». А затем — годы унижений: сначала мелкие колкости наедине, потом при друзьях, и вот эти публичные экзекуции перед семьёй.
Он высмеивал мои увлечения, насмехался над попытками найти работу после сокращения, а когда мы узнали, что не сможем иметь детей, начал шутить о моей «неполноценности» при гостях. «Видимо, природа решила, что моей жене рано становиться матерью», — говорил он с деланным смехом, а я улыбалась, чтобы не заплакать.
Я смотрела на сахарницу в своих руках — старинную, фамильную, с синими цветами и золотой каёмкой. Ту самую, которую он запретил мне трогать после того, как я попыталась заклеить маленькую трещинку сбоку. Пальцы сжались на фарфоровых боках. Комната поплыла перед глазами, и на мгновение я представила, как эта сахарница разлетается о стену — звенящими, острыми осколками.
Но вместо этого я аккуратно поставила её на поднос и вышла из кухни, выпрямив спину.
Вернувшись в гостиную, я увидела, что разговор перешёл на другую тему. Виктор, развалившись на диване словно владыка на троне, с энтузиазмом рассказывал о своём повышении.
— …и представляете, директор говорит: «Виктор Сергеевич, именно такие люди, как вы, нам и нужны — ответственные, внимательные к деталям». Не то что некоторые, — он кивнул в мою сторону, даже не глядя, но зная, что я вошла. — А она даже сахар в чай положить не может без напоминания.
Свекровь нервно поправила очки, свёкор прочистил горло. Ирина смотрела в окно, где дождь превращал двор в сплошное море луж.
Я поставила сахарницу на стол. Звук фарфора о стекло прозвучал резко, почти вызывающе. Все взгляды обратились ко мне.
— Что-то не так, дорогая? — спросил Виктор с той самой фальшивой улыбкой, которую я видела тысячи раз.
Неожиданно во мне появилось странное спокойствие. Словно внутри что-то щёлкнуло, переведя выключатель из режима «терпеть» в режим «действовать».
— Всё отлично, — ответила я, аккуратно расправляя салфетку на коленях. — Продолжай, это очень интересно.
Он нахмурился, явно ожидая привычной реакции: виноватой улыбки или слёз. Я наблюдала за ним как бы со стороны. За его отработанными жестами, нарочитой скромностью, за тем, как он ловит восхищённые взгляды матери. Впервые я увидела его настоящим — человека, который чувствует себя значимым, только принижая других.
За окном усилился дождь. Капли барабанили по стеклу, стекали причудливыми ручейками. Словно природа решила поддержать мой внутренний переворот.
— Я подала на развод, — слова вырвались сами собой, негромко, но в наступившей тишине их услышали все. Ложечка выпала из рук Ирины и звякнула о блюдце.
Виктор замер на полуслове. Его лицо застыло в гримасе недоумения, кадык нервно дёрнулся.
— Ты… что? — медленно произнёс он, ставя чашку. Чайная лужица растеклась по белой скатерти.
— Я больше не буду твоей мишенью для унижений, — мой голос звучал ровно, хотя внутри всё дрожало. — Ни наедине, ни перед твоей семьёй, ни перед кем-либо ещё.
Его мать прижала ладонь ко рту. Отец впервые за вечер посмотрел сыну прямо в глаза — твёрдо, с едва заметным укором. Ирина застыла, не отрывая от меня взгляда.
— Ты сошла с ума, — процедил Виктор. — Какие унижения? Я просто шучу. У тебя совершенно нет чувства юмора.
Виктор уставился на мать, словно она внезапно превратилась в инопланетянина.
— Скатертью дорога! — выкрикнул он, вскочив со стула. — Я из кожи вон лез, чтобы тебя всему научить, а ты неблагодарная! Что ж, скоро поймёшь, как тебе повезло со мной. Только не приползай потом обратно!
Я не ответила. В спальне уже стоял чемодан, собранный ещё утром с самым необходимым. Всё остальное пусть остаётся — мне это больше не нужно.
Через минуту я стояла в прихожей, застёгивая плащ. За спиной слышались голоса: Ирина что-то говорила брату, впервые повысив на него тон. Я положила ключи на тумбочку рядом с его любимой статуэткой быка — символом его мнимого могущества.
Открыв дверь, я на мгновение замерла. На улице лил дождь — настоящий ливень. У меня не было зонта, только адрес подруги, которая обещала приютить.
«Может, вернуться? Переждать?» — мелькнула мысль.
И тут из гостиной донёсся голос Виктора: «Она вернётся. Куда она денется?»
Я шагнула под дождь и закрыла за собой дверь. С этим движением между прошлым и будущим пролегла черта, которую я никогда не переступлю. Холодные капли забарабанили по плечам, волосы мгновенно намокли. Я пошла вперёд, не оглядываясь.
За спиной послышались звуки открывающейся двери и быстрые шаги.
— Лена, подожди! — это была Ирина. Она выбежала следом, держа в руках зонт. — Возьми хотя бы это.
Я хотела поблагодарить, но слова застряли в горле. Ирина неловко обняла меня и прошептала:
— Я всегда хотела сделать то же самое. Ты молодец.
Она быстро вернулась в дом, а я раскрыла зонт и пошла дальше. На душе стало немного легче. Я знала, что не одна в этой новой жизни.
Автобус подъехал, разбрызгивая лужи. Я вошла внутрь, оставив зонт у входа — пусть кому-нибудь пригодится. Села у окна и смотрела, как капли стекают по стеклу, размывая очертания города, который я когда-то считала своим. По щекам текли то ли дождевые капли, то ли слёзы — уже не разобрать.
Впереди была неизвестность, но это была моя неизвестность. Моя собственная жизнь, которую я наконец-то решилась прожить.
Я достала телефон из кармана плаща, проверила адрес Жени. Шесть остановок на автобусе или полчаса пешком. В такой ливень транспорт наверняка застрянет в пробках. Я решила идти пешком и вышла на следующей остановке — после пяти лет эмоционального заключения даже проливной дождь казался освобождением.
Шагнув под ливень, я закрыла глаза и позволила себе улыбнуться. Вспомнила, как в детстве любила бегать под дождём, подставляя лицо каплям, к ужасу мамы, боявшейся, что я простужусь. «Дождь смывает всё плохое, мам,» — говорила я тогда. Как же я была права.
Я шла вперёд, не оглядываясь, зная, что никогда больше не вернусь в этот дом. Мокрая одежда липла к телу, в туфлях хлюпала вода, но с каждым шагом я чувствовала себя всё более живой.
Прохожие бросали на меня недоумённые взгляды — промокшая женщина без зонта, идущая сквозь ливень с улыбкой на лице и с чемоданом в руке. Наверное, я выглядела сумасшедшей. Может, так оно и было — я сходила с ума от обретённой свободы.
Впереди была неизвестность, но это была моя неизвестность. Моя собственная жизнь, которую я наконец-то решилась прожить. Без оглядки на чужое мнение, без страха ошибиться, без необходимости соответствовать чьим-то завышенным стандартам.
Дождь становился всё сильнее, но мне казалось, что с каждым шагом внутри разливается тепло. Возможно, дело было не в температуре воздуха, а в том, что я наконец-то почувствовала себя живой. Подняв лицо к небу, я позволила каплям смыть последние следы макияжа — ту маску, которую так долго носила.
Сквозь пелену дождя показались размытые огни кафе. Обычно я проходила мимо, торопясь домой, чтобы приготовить ужин для Виктора. Но сегодня всё иначе. Сегодня можно зайти, заказать горячий чай, обсохнуть и подумать о будущем. О своём будущем.
Толкнув дверь, я почувствовала уютное тепло и запах свежей выпечки. За стойкой стояла девушка с яркими синими волосами. Раньше я бы осудила такую смелость, но сейчас подумала: «А почему бы и мне не измениться?»
— Боже, вы промокли насквозь! — воскликнула она. — Сейчас принесу полотенце.
— Спасибо, — ответила я, и мой голос зазвучал как-то увереннее, свободнее. — Знаете, иногда нужно промокнуть до нитки, чтобы начать всё заново.
Она улыбнулась, словно поняла что-то важное, и протянула меню. Я выбрала зелёный чай и черничный пирог — маленькие радости, которые раньше себе почти не позволяла. Виктор считал сладкое «вредной роскошью».
Сидя у окна и глядя на стихающий дождь, я написала Жене: «Я сделала это. Ушла. Буду через час». Почти сразу пришёл ответ: «Горжусь тобой. Дверь открыта». Четыре простых слова, но они значили для меня больше любых громких обещаний.
За окном дождь начал утихать, и вместе с ним успокаивалась буря в моей душе. Впереди, конечно, ждали трудности, но я была готова встретить их. Впервые за долгое время я чувствовала не страх перед будущим, а лёгкое, приятное любопытство.
Может быть, это была та самая весна, которую я так долго ждала.