Осенний воздух в парке был прозрачным и холодным, он обжигал щеки и заставлял кутаться глубже в пальто. Две подружки, Настя и Вера, весело болтали, размахивая пакетами с только что купленными книгами. Их беззаботный смех разбивался о тишину уснувших аллей. И именно эта тишина была внезапно нарушена.
Из-за мощного ствола дуба появилась она. Высокая, худая, в цветастой юбке до пят и темном платке, из-под которого выбивались пряди смоляных волос с проседью. Ее глаза, черные и бездонные, как две ночные пустоты, уперлись прямо в Настю.
— Девушка, — голос у нее был хриплым, будто протертым песком времени, — погадаю. Судьбу расскажу. Любовь, богатство…
Настя, смутившись, попыталась отказаться, сделать вид, что не слышит, и пройти мимо. Но сухая, прохладная рука уже ухватила ее запястье с неожиданной силой.
— Подожди, красавица. Не торопись. Я тебе не плохого ничего не скажу. Только правду.
Вера попыталась было вступиться, но взгляд цыганки заставил ее отступить. Казалось, этот взгляд парализует волю. Настя замерла, чувствуя, как леденящий холод от прикосновения старухи ползет по руке выше, к самому сердцу.
Цыганка прикрыла глаза, водила пальцами по ладони Насти, будто читая невидимые письмена.
— Вижу… вижу тебя. В большом доме. Не одна. Любимый рядом. О, какой мужчина! Золото, а не мужчина. — Она приоткрыла один глаз, оценивая эффект. Настя застыла, полуиспуганная, полузаинтересованная. — Всё у тебя будет хорошо, девочка. Любимой будешь. Дом — полная чаша. Дочка у тебя родится. Златовласая девочка, глазки как незабудки.
Настя уже начала расслабляться, на губах появилась робкая улыбка. Но вдруг пальцы цыганки сжались больно, почти до боли. Старуха резко открыла глаза, и ее зрачки сузились в две острые булавки.
— Только вот… — она прищурилась, и ее голос опустился до шепота, зловещего и шелестящего, как сухие листья под ногами. — Крестная у нее будет покойница. Покрестит ребенка. Рядом будет. М е р т в а я. Холодная. Ледяная рука на плече во время обряда. И на всю жизнь рядом.
Настя с силой вырвала руку, будто обожглась. Сердце бешено колотилось где-то в горле, перехватывая дыхание. Старая цыганка смотрела на испуганную девушку, и в уголках ее губ играла странная, нечитаемая улыбка.
— Боишься? Зря. Не надо м е р т в ы х бояться. Они… они спокойнее живых. Ты её сама найдешь, крестную для дочери. Сама позовешь. Ну что, ручку позолотишь за добрую весть? Или как?
Цыганка протянула ладонь, безразличная к ужасу, который посеяла. Настя на ощупь, не глядя, судорожно полезла в сумочку, вытащила несколько смятых купюр и сунула ей в руку. Затем вцепилась мертвой хваткой в руку Веры и потащила ее прочь, почти бегом, не оглядываясь, словно за спиной у нее гналась сама Судьба с ледяным дыханием.
Прошло десять лет. Тот осенний день в парке казался Насте теперь просто дурным сном, выцветшей фотографией из другой жизни. Но слова цыганки, как заноза, сидели глубоко в сознании, всплывая в самые тихие и самые тревожные моменты. Особенно сейчас. Особенно когда она смотрела на крошечное личико своей спящей дочери — златовласой Ариши с глазками-незабудками.
Пророчество сбывалось с пугающей точностью. Любимый муж, Андрей, их уютный дом, который они с таким трудом обустраивали. Все сошлось. Кроме одного. Кроме крестной.
Решение пришло само собой, как единственно возможный щит от кошмара: не крестить дочь. Нет обряда — нет и мертвой крестной. Логика была железной, и Настя отчаянно цеплялась за нее.
Их собственная квартира была на ремонте, и они с мужем искали варианты временного жилья. И вот удача — милая, светлая квартира на последнем этаже в хорошем районе. Хозяева, пожилая пара, были готовы сдать ее на полгода по очень reasonable цене.
— Посмотри, — щебетала Настя, показывая Андрею фотографии на планшете, — мне эта прямо нравится! Идеально! И вид из окон хороший.
Муж пробежался взглядом по объявлению, хмуря брови:
— Последний этаж. Кухня маловата. И хозяева в другом городе… Это как? Документы?
— Я с ними уже общалась по видеосвязи, — поспешно заверила его Настя. — Милейшие люди, Валентина и Геннадий. Внучку ихнюю даже видела, Юленьку, такая шалунья. Все документы у агента, доверенность, все законно. Завтра едем смотреть. Кухня нормальная, тебе кажется! А лифт есть, и колясочная. Мы же ненадолго.
Андрей, видя ее решимость, лишь вздохнул и согласился. Он списал ее легкую нервозность на усталость от забот с новорожденной.
Арина росла беспокойной. Она мало ела, плохо спала и много, до хрипоты, плакала. Настя была на грани истощения. Дни сливались в бесконечный марьяж из пеленок, бутылочек и безуспешных укачиваний. Ее собственная мама, Лидия Ивановна, постоянно уговаривала покрестить ребенка, суля чудесное преображение. Но Настя лишь молча качала головой, не в силах поведать о старом, как ночь, пророчестве.
Однажды Настя, совсем вымотанная, сидела на диване в гостиной съемной квартиры. Лидия Ивановна, забежавшая на часок, пыталась укачать разревшуюся Аришу, но та не унималась.
— Держи дочь, — вдруг скомандовала мама, и в голосе ее прозвучала непоколебимая уверенность. — Идем в ванную. Сейчас мы Арину святой водой умоем! Я сегодня в церкви набрала.
— Мам, нет! — взвизгнула Настя. — Она же некрещеная! Нельзя!
— Можно! Хуже не будет! Видишь, сама не справляется, бедная детка!
Настя, с подавленным стоном, с кричащим комочком на руках поплелась в ванную. Сердце ее бешено колотилось. Одной рукой она держала дочь, вторую подставила под струю воды, которую наливала мать.
— Мама! Осторожнее! Воду на пол пролила! Не поскользнись! — крикнула она и в этот момент сама сделала неловкое движение.
Мир опрокинулся. Пытаясь инстинктивно прижать дочь к груди, она плеснула водой прямо ей в личико. И вдруг… обрела точку опоры. Ноги будто вросли в пол. Ей показалось, что падение прекратилось не само по себе. Было ощущение, что ее саму, за локоть, а Арину — под спинку, кто-то крепко и уверенно подхватил, не дав им рухнуть на кафель.
Капельки святой воды стекали по раскрасневшимся щечкам Ариши. И Настя, затаив дыхание, увидела, как одна из этих капель… будто бы сама собой размазалась. Словно невидимый палец аккуратно смахнул ее.
Арина в ту же секунду замолчала. И Настя поежилась. Легкий, пронизывающий до костей холодок пробежал по ее спине, добрался до затылка, и волосы на голове медленно приподнялись.
— Холодно тут что-то, — встревоженно произнесла Лидия Ивановна, быстро проводя рукой по мокрому личику внучки и подталкивая ошеломленную дочь к выходу. — Бегом, надо ребенка в тепло, прикрыть чем-то!
С того дня в квартире поселилось Ощущение. Постоянное, незримое, но неотступное. Насте стало казаться, что они здесь не одни. По ночам она стала слышать тихие, едва уловимые шорохи, переходящие в нежный, убаюкивающий шепот, похожий на колыбельную. Воздух в комнате Арины часто был холоднее, чем в остальных помещениях, и в нем витал еле слышный, тонкий аромат полыни и старого, сухого дерева — запах, которого раньше не было.
Арина стала заметно спокойнее. Оставленная в кроватке, она не рыдала, а лепетала что-то себе под нос и протягивала ручки к пустому пространству над собой, заливаясь счастливым, тихим смехом. Будто кто-то невидимый склонялся над ней, развлекая дитя, пока мама была занята.
Однажды ночью Настя проснулась от тихого похныкивания. На автомате, еще не до конца проснувшись, она побрела к детской кроватке. И замерла на пороге.
В углу комнаты, у окна, стояла Она. Фигура была полупрозрачной, сквозь нее проступал цветочек на обоях. Светлые, длинные волосы спадали на плечи. Огромные, невероятно грустные глаза были устремлены на спящую теперь уже Арину. А на бледных, почти бескровных губах играла усталая, кроткая улыбка.
Сердце Насти упало и замерло. Она вскрикнула от ужаса, вжавшись в дверной косяк. Призрак повернул к ней голову. И беззвучно, одними губами, выдохнул слово, которое Настя прочитала в темноте без единой ошибки:
Крестная.
Видение растаяло, растворилось в воздухе, как дымка. Арина, потревоженная криком матери, разразилась громким плачем.
Но с того вечеra Настя уже не боялась. Точнее, ее страх сменился странным, щемящим чувством вины и признательности. Она все чаще замечала легкую, прозрачную тень, склонявшуюся над кроваткой. Арина же совсем не боялась своего незрикого друга. Она встречала гостью восторженным гулением и улыбкой.
Настя поняла. Пророчество исполнилось. Крестная ее дочери нашлась. И была она из мира иного.
— Но это же… это ненормально, да? — голос Насти дрожал. Она сидела на скамейке в том самом парке и говорила с соседкой Машей, с которой они познакомились на детской площадке. — Вроде ничего страшного не происходит. Она ее успокаивает, оберегает. Ариша стала просто золотым ребенком! Но это так жутко… Понимаешь? Эта вечная прохлада, это ощущение… присутствия. Не знаю, что и делать.
Маша слушала ее, но с каждой минутой ее лицо становилось все бледнее и напряженнее. Она отводила взгляд, нервно теребля край своей куртки.
— Слушай, тебе, наверное, кажется, — наконец выдохнула она, поднимаясь. — Усталость, нервы… Ладно, мне пора, старшую из садика забрать надо. Пока!
Она резко развернула коляску со своим сыном, явно стремясь поскорее уйти. Но Настя вскочила и крикнула ей вслед:
— Ты знаешь! Ты знаешь, в чем дело! Почему молчишь?
Маша остановилась, застыв на мгновение спиной к ней. Плечи ее поникли.
— Настя, ну зачем тебе это? Помогает она девочке — и слава богу. Скоро ты съедешь в свою квартиру, забудешь как страшный сон. Не копай лишнего.
— После таких слов копать будешь еще больше! — настаивала Настя, подходя ближе. — Я все равно узнаю. Соседям начну задавать вопросы. Хозяевам позвоню. Рассказывай!
Маша обернулась. На ее лице была борьба. Она молча достала из кармана телефон, пролистала галерею и нашла одну фотографию. На снимке были две женщины с колясками, обе улыбались. Одна — Маша. Вторая…
Светлые, длинные волосы. Огромные, даже на фото невероятно выразительные глаза. И печальная, глубокая улыбка.
Настя узнала ее. Ту, что являлась по ночам в комнату ее дочери.
— Это Лара, — тихо, почти шепотом, начала Маша. — Мы с ней не были подругами. Просто соседки, гуляли в одно время с колясками. Она одна дочку воспитывала. Жила… ну, ты поняла. В той квартире, где вы сейчас.
Маша замолчала, сглатывая комок в горле.
— А потом она перестала выходить на прогулки. День, два. Я даже забеспокоилась. Позвонила ей. Трубку подняли, но в ответ был только детский плач. Жалобный, захлебывающийся. Я кричала: «Лара! Лара, алло!» — в ответ только плач. Потом еще раз позвонила. И еще. Все то же самое. Я поняла, что что-то страшное случилось. Поднялась к ней с соседом… А за дверью… этот плач был слышен.
Голос Маши сорвался. Она смахнула сбежавшую слезу.
— У м е р л а. Сказали, что почти сутки прошло. А ее девочка… бедная, милая… она лежала в кроватке. Живая. Голодная, напуганная, но живая. — Маша закрыла глаза. — Я тогда не могла понять… кто же мне звонил? Кто поднимал трубку? А теперь, после твоего рассказа… Это была она. Лара. Даже после с м е р т и она не могла уйти. Не могла оставить свою малышку одну. Она звала на помощь. И… видимо, твою Арину она сейчас оберегает. Все ее нерастраченное материнское тепло, вся любовь… она теперь отдает твоей дочке. Колыбельные поет. Успокаивает. Она же мама. Она не может иначе.
— А ее дочь? — едва слышно спросила Настя, у которой и самой слезы текли по щекам. — Что с ней?
— Ларины родители забрали. Из другого города приехали. Хорошие люди.
Настя вспомнила милую пожилую пару с экрана ноутбука — Валентину и Геннадия. Вспомнила веселую девочку Юлю, которая крутилась рядом с ними. Внучку. Дочь Лары.
Вернувшись домой, Настя набрала номер хозяйки квартиры.
— Валентина, здравствуйте, это Настя… Да, все хорошо, спасибо. У меня… я сегодня кое-что узнала. О вашей дочери. Простите, что так прямо… Я вам соболезную. Очень-очень. И… мне кажется, я знаю, почему она не может обрести покой. У меня есть одна идея. Как мы можем ей помочь. Вместе.
Через три дня в квартире раздался звонок. На пороге стояла Валентина, а рядом — та самая смышленая девочка Юля, теперь уже заметно подросшая.
— Проходите, пожалуйста! — Настя засуетилась. — Ариша как раз проснулась.
Они пили чай на кухне, разговор был тихим и тяжелым. Валентина плакала, рассказывая о Ларе, о ее нелегкой жизни, о своей боли. Настя держала ее за руку. Вдруг в кухню заглянула Юля.
— Можно, я скажу? — тихонько спросила она.
— Конечно, солнышко, — улыбнулась сквозь слезы Валентина.
— Там тетя только что ушла, — серьезно сказала девочка. — Она с нами в комнате сидела, смотрела, как я с Аришей играю.
Настя замерла, сердце ее вновь застучало чаще.
— Какая тетя? — спросила Валентина, вытирая глаза.
— Ну крестная Ариши. Я с ней познакомилась, — девочка сказала это так просто и естественно, словно речь шла о самой обыденной вещи. Она повернулась к бабушке и доверительно прошептала: — Она очень на мою маму похожа! Такая же красивая. Глаза такие же добрые. Она спросила, все ли у меня хорошо, как я живу, про вас с дедушкой расспросила. Сказала, что очень по мне скучает. А потом сказала, что ей пора. И попросила передать вам… — девочка перевела взгляд на Настю, — передать вам спасибо. Большое-пребольшое спасибо. И что она теперь всегда будет приглядывать за Аришей. Ведь она ее крестная. Обещала.
Юля довольно улыбнулась. Она, как взрослая и очень ответственная девочка, выполнила важное поручение. А еще она познакомилась с крестной маленькой Арины. С красивой светловолосой тетей, у которой были грустные и добрые глаза, так похожие на глаза ее мамы на той фотографии, что стояла у бабушки в спальне.
В квартире воцарилась тишина. Тяжелый, давящий холод, витавший в стенах все эти месяцы, будто растаял, уступив место тихому, светлому и бесконечно теплому чувству покоя. И Настя вдруг поняла, что старуха в парке много лет назад предсказала ей не проклятие, а благословение. Благословение вечной, безусловной материнской любви, способной растопить даже ледяную грань между мирами.