Дверь в кабинет юриста закрылась за мной с тихим, но окончательным щелчком, словно поворачивался ключ в замке моей прежней жизни. Я стояла на холодной гранитной лестнице, сжимая в руке тот самый конверт. Он был на удивление тонким и легким, почти невесомым. Я почему-то ожидала чего-то весомого, солидного — папки, плотной бумаги, maybe даже печати на сургуче. Ведь бабушка всегда с таким таинственным видом говорила о «самом главном наследстве», что я по-детски представляла себе сундук с драгоценностями. Внутри лежало всего два листа. Первый — официальная бумага с гербовой печатью, стандартная опись имущества, переходящего Марии Валерьевне Беловой. Второй — простой лист с машинописным списком. Я пробежала по нему глазами, и сердце медленно и тяжко ушло в пятки. «Книга, художественная, «Анна Каренина», 1948 г. изд., 1 шт. Книга, научно-популярная, «Занимательная физика», 1956 г. изд., 1 шт.» И так несколько десятков пунктов. В конце стояла итоговая, смехотворная для наследства цифра — пятьдесят тысяч рублей. Оценочная стоимость библиотеки.
Библиотеки. Бабушкиной библиотеки в нашем старом деревенском доме, которую она собирала всю жизнь. Тысячи томов, пахнущих пылью, временем и тайной. Не миллионы. Не квартира. Не акции. Даже не тайный вклад в банке. Только книги. Гора бумаги, за которой я теперь должна была официально ехать в область, оформлять документы на перевоз и, видимо, платить за нее налоги Из кармана сумки настойчиво зазвонил телефон. Алексей. Я сделала глубокий вдох, стараясь выровнять голос.
— Алло, Леш.
—Ну как там? Все в порядке? — его голос звенел от нетерпения. — Сколько?
В его тоне было столько уверенности,столько предвкушения «нашего» общего богатства, что я не нашлась, что сказать.
— Еще не все ясно, — с трудом выдавила я. — Нужно разбираться с бумагами. Это… не так просто.
—Да брось, какие могут быть сложности с деньгами? — он весело рассмеялся. — Ладно, не томи. Едем сегодня в «Петрович»? Я столик забронировал. Надо же отметить такое событие!
«Наше» событие. «Наши» деньги. От этого слова стало тошнить.
— Я не знаю, Алексей… Я не в настроении.
—Что значит «не в настроении»? — его голос мгновенно потерял теплоту и стал деловым, резким. — Мария, мы наконец-то сможем вздохнуть свободно! Закрыть ипотеку досрочно, подумать о новой машине. Это же круто! Не выдумывай. Встречаю у ресторана в восемь.
Он бросил трубку, не дав мне сказать ни слова. Я опустила телефон и снова уставилась на злополучный конверт. Тонкая бумага вдруг показалась мне неподъемной. А в ушах звенел его голос, полный алчности и совершенно чуждой мне радости. И сквозь это звон доносился тихий, любящий голос бабушки: «Машенька, самое ценное всегда лежит не на поверхности. Его нужно уметь разглядеть». Я тогда думала, что это она о смысле книг. Теперь же я сжала конверт так, что бумага смялась, и почувствовала, как по спине бежит холодок предчувствия. Это было только начало.
Ресторан «Петрович» был для Алексея символом статуса, места, где заключались его важные сделки. Глубокие кожаные кресла, приглушенный свет и пафосные цены — все это он обожал. Я же всегда чувствовала себя здесь чужой, словно актриса, играющая не свою роль. Он уже сидел за столиком у окна, разливая по бокалам дорогое красное вино. Его лицо светилось таким неподдельным, почти мальчишеским восторгом, что мое сердце на мгновение дрогнуло. Может, я все неправильно поняла? Может, его радость действительно была за нас, за наше общее будущее?
— Ну, наконец-то! — он встал, чтобы помочь мне сесть, и его поцелуй в щеку был как всегда теплым. — Рассказывай. Как все прошло? Юрист сказал, когда деньги поступят?
Он смотрел на меня с таким ожиданием, что горькие слова застряли у меня в горле. Я не смогла их произнести. Не сейчас, не здесь, глядя в эти сияющие глаза.
— Все официально оформлено, — осторожно начала я, отодвигая бокал. — Наследство… оно несколько иное, чем мы предполагали.
— Иное? — он нахмурился, но тут же улыбнулся снова. — Что, бабушка оказалась криптовалютной королевой? Или оставила тебе пару килограммов золота в шкатулке?
— Нет, — я кашлянула, чувствуя, как краснею. — Она оставила мне… свою библиотеку. Все свои книги. В деревне.
Наступила пауза. Алексей несколько раз моргнул, переваривая информацию.
— Книги? — произнес он наконец, и в его голосе зазвучали нотки недоверия. — Ты имеешь в виду, что все эти разговоры о «главном наследстве» — это про старые книги?
— Оценочная стоимость пятьдесят тысяч, — тихо выдохнула я, глядя на свои руки. — Для налога.
Я видела, как по его лицу прокатилась волна разочарования, сменяющаяся быстрым расчетом. Он отхлебнул вина, поставил бокал и вдруг снова улыбнулся, но теперь эта улыбка была другой — деловой, натянутой.
— Ладно, не беда. Значит, не миллионы. Но пятьдесят тысяч — это тоже деньги. На них, к примеру, можно…
И он понесся. Его слова обволакивали меня, как сладкий сироп. Он строил планы. На «наши» деньги. Он говорил о досрочном погашении ипотеки, о том, как мы сэкономим на процентах. Потом перешел к новой машине, не такой, как сейчас, а более престижной, чтобы «производить впечатление на клиентов». Он рисовал картины нашего светлого финансового будущего, где не было места старым книгам, бабушкиному дому, моим чувствам.
— Мы наконец-то выпрыгнем из этой финансовой ямы, Маш! — его глаза горели азартом. — Это же наш с тобой шанс!
Я сидела и молча кивала, глотая слезы, которые подступали к горлу. Этот «наш» шанс был отравлен. Каждое его слово «мы» и «наш» било по мне, словно молотком, вбивая осознание того, что за десять лет брака он так и не понял меня. Не понял, что для меня бабушкина библиотека была не свалкой макулатуры, а миром, святыней. Он видел лишь ценник. И в его планах не было вопроса: «А что ты хочешь, Маша? Что для тебя важно?»
Вместо этого он поднял бокал.
—За нас! За наше будущее! И за твою бабушку, которая наконец-то помогла нам встать на ноги!
Я медленно подняла свой бокал. Хрусталь звенел пусто и фальшиво. Я сделала вид, что пригубила вино. Оно было горьким, как полынь. Я смотрела на его воодушевленное лицо и понимала, что мы говорим на разных языках. Он — на языке цифр и выгоды. Я — на языке памяти и сердца. И в этот момент я позволила яду его надежды отравить и меня. Может, он прав? Может, это и есть взрослая жизнь — ценить не чувства, а практическую пользу? Я отложила правду. Еще на чуть-чуть. Потому что боялась, что этот хрустальный миг его счастья разобьется вдребезги, а вместе с ним разобьется и что-то в нас.
Тяжелая дверь нашей квартиры закрылась за мной с глухим щелчком, окончательно отгородив меня от внешнего мира. Я прислонилась спиной к прохладной поверхности дерева, пытаясь унять дрожь в ногах. Весь вечер я провела в напряжении, играя роль счастливой наследницы, и теперь меня отпустило. В квартире пахло едой, но не уютом, а чем-то приторным, чужим. Я собиралась снять пальто, как до меня донеслись приглушенные, но взволнованные голоса из гостиной. Алексей и его мать. Людмила Петровна. Сердце на мгновение замерло. Она приехала без предупреждения. Как всегда, в самый «нужный» момент. Я застыла в прихожей, превратившись в слух. Дверь в гостиную была приоткрыта ровно настолько, чтобы слова долетают до меня четко и ясно, обнажая каждый шип, каждую ядовитую нотку.
— …просто не понимаю, о чем ты вообще думал! — это был резкий, как удар хлыста, голос свекрови. — Десять лет терпел эту… тихоню. Я же тебе говорила, из нее толку не будет. Ни связей, ни поддержки. Одна возня с этими дурацкими книжками.
Мое дыхание перехватило. Я прижала ладонь к груди, словно пытаясь унять боль.
— Мам, успокойся, — послышался усталый голос Алексея. — Все под контролем. Она получила наследство. Деньги скоро будут у нас.
— «У нас»! — фыркнула Людмила Петровна. — Вот именно, что должны быть у нас! Ты ее содержал все эти годы, кормил, поил, крышу над головой обеспечивал. Она должна быть тебе благодарна! А вдруг она вздумает эти деньги оставить себе? На свои причуды? На эти старые бумажки?
— Она не такая, — Алексей произнес это без убежденности, скорее, как отговорку. — Она не сможет.
— Не сможет? — голос свекрови зазвенел издевкой. — Ты ее совсем не знаешь. В тихом омуте… Самое время проявить твердость, Алексей. Не дай ей раздуть из этого какую-нибудь ерунду. Эти деньги — твои по праву. Они помогут тебе в карьере, в жизни. А она… она и так счастлива, что за тебя вышла.
Я ощутила, как по спине побежали мурашки. Слова «содержал», «благодарна», «по праву» висели в воздухе, словно отравленные кинжалы.
— Я знаю, мам, — Алексей вздохнул, и в его голосе послышалась знакомая мне уступчивость, с которой он всегда соглашался с матерью. — Не волнуйся. Я все проконтролирую. Как только деньги поступят на ее счет, мы их сразу переведем на общий. На погашение ипотеки. Она даже не успеет опомниться. Деньги будут наши. Я десять лет ждал этого шанса.
«Наши». То самое слово, которое звучало за ужином как обещание общей мечты, теперь обернулось ледяным ножом в спину. Они говорили обо мне, как о посторонней, как о глупой девочке, которую нужно обвести вокруг пальца, которая должна быть «благодарна» за то, что ее терпели..Я не помню, как проскользнула в свою спальню, не включая света. Я стояла после комнаты, глядя в темное окно, за которым отражались огни чужого города. Дрожь уже прошла, ее сменила странная, леденящая пустота. Все встало на свои места. Десять лет. Десять лет я была для них удобной, тихой женой, которую «содержали». И все это время они ждали лишь одного — случая получить что-то взамен. Случая поживиться. И этот случай, по их мнению, настал. В виде бабушкиного наследства, которое было для меня последней нитью, связывающей меня с настоящей, честной жизнью. А для них — всего лишь деньгами, которые должны были перекочевать в их карман. Я сжала кулаки. Горечь и обиду сменяло новое, незнакомое чувство — холодная, безжалостная ярость. Они думали, что имеют дело с той же тихой, покорной Марией. Они жестоко ошибались.
Ту ночь я не спала. Лежала в постели с широко открытыми глазами, уставившись в потолок, который тонул в предрассветной тьме. Рядом безмятежно посапывал Алексей. Его рука была привычно брошена на мою талию — жест, который раньше казался мне проявлением нежности, а теперь ощущался как удавка. Я лежала неподвижно, боясь пошевелиться, чтобы не выдать бурю, бушевавшую внутри. В голове прокручивались кадры нашей жизни, как отрывки из чужого кино. Наша свадьба, где Людмила Петровна с первого дня смотрела на меня с холодной оценивающей улыбкой. Как Алексей мягко, но настойчиво отговаривал меня заниматься частными проектами, убеждая, что его зарплаты «хватит на всех». Его снисходительные улыбки, когда я засиживалась с книгой: «Опять в своих фантазиях живешь, Маш. Вернись в реальный мир». Я думала, это забота. Теперь я понимала — это была система. Система, призванная держать меня в рамках удобной, управляемой женщины, которая не претендует ни на что, кроме роли спутницы успешного мужчины..Их слова, подслушанные вчера, не просто ранили. Они стали ключом, который открыл дверь, за которой скрывалась правда обо всех этих годах. Я была не женой. Я была инвестицией. И сейчас настало время, по их мнению, получить дивиденды. Когда в окна пробились первые лучи утра, я поднялась. Лицо в ванной комнате было бледным, но спокойным. Глаза, обычно мягкие, смотрели на свое отражение с незнакомой твердостью. Я приняла решение. Они хотят играть в деньги? Хорошо. Но правила этой игры установлю теперь я.
Алексей проснулся, когда на кухне уже пахло кофе. Он потянулся, улыбнулся.
— Доброе утро, наследница, — его голос был хриплым ото сна, но в нем слышалось прежнее деловое оживление.
— Доброе, — я поставила перед ним чашку, и моя рука не дрогнула.
— Ну что, сегодня поедем к юристу, разберемся с переводом средств? — он отхлебнул кофе, глядя на меня поверх края чашки. Взгляд был изучающим, пробным.
Я сделала вид, что поправляю полотенце на держателе, чтобы скрыть выражение своего лица.
— Юрист сказал, нужно разобраться с бумагами, — повторила я свою вчерашнюю отговорку, но теперь в голосе не было неуверенности, а была легкая, наигранная досада. — Это оказалось не так просто. Какие-то дополнительные справки, описи нужны. Бюрократия.
Я встретила его взгляд и улыбнулась той самой мягкой, покорной улыбкой, которую он ждал.
— Не переживай, Леш, я все улажу. Просто нужно время.
Он немного нахмурился, но кивнул.
— Ладно. Только не затягивай. Ипотеку платить скоро.
— Я знаю, — я повернулась к раковине, чтобы он не увидел вспышку гнева в моих глазах. Да, ипотеку. Нашу общую ипотеку на квартиру, в выборе которой я не участвовала, в интерьере которой не осталось ни капли меня.
Выйдя из дома, я не поехала на работу. Я села в машину и просто поехала в сторону загородного шоссе, не включая навигатор. Мне нужно было думать. План рождался по кусочкам, холодный и четкий. Они видели во мне тихую, безропотную женщину. Хорошо. Я ею и буду. Я буду улыбаться, кивать и соглашаться. Я буду рассказывать о «сложностях с бумагами», о «затянувшихся бюрократических проволочках». Я дам им надежду, буду подпитывать ее, как они все эти годы подпитывали мою веру в наш брак. А сама в это время буду искать. Искать то, что бабушка назвала «самым главным наследством». Я не верила, что все ее таинственные намеки, вся ее жизнь, посвященная книгам, свелись к пятидесяти тысячам рублей. В ее словах, в ее глазах была другая глубина. Глубина настоящего богатства, которое нельзя измерить деньгами с оценочной комиссии. Но чтобы найти его, мне нужно было туда поехать. В старый дом. Одна. И мне нужен был предлог. Я свернула на обочину, достала телефон и набрала номер Алексея. Я сделала свой голос немного уставшим и озабоченным.
— Леш, я тут подумала… Юрист настоятельно рекомендовал лично присутствовать при составлении окончательной описи в доме. Чтобы не было потом претензий. Придется съездить в деревню на пару дней.
Он помолчал. Я слышала, как он что-то перебирает бумаги на своем столе.
— Это необходимо? — в его голосе сквозил скепсис. — Не могу я сейчас сорваться, проект горит.
— Я понимаю. Я сама поеду. Быстренько все оформлю и вернусь.
Еще пауза. Я представляла, как в его голове крутятся расчеты: лишние хлопоты, потеря времени. Но в итоге жажда получить деньги перевесила.
— Ладно. Только не задерживайся. И звони, если что.
— Хорошо, — я ответила тихо и отключилась.
Я положила телефон на пассажирское сиденье и снова посмотрела на дорогу. Во мне не было ни страха, ни сомнений. Была лишь холодная, стальная решимость. Игра началась. И в этой игре я уже не была пешкой. Я была игроком.
Старый бабушкин дом встретил меня глухим молчанием. Воздух внутри был густой, спертый и неподвижный, словно время застыло в нем с того дня, как бабушки не стало. Пахло древесной пылью, сухими травами и тем особым, сладковатым ароматом старых книг, который я помнила с детства. Я прошла по комнатам, касаясь пальцами поверхности комода, спинки кресла, в котором она всегда сидела с шитьем. Повсюду лежал тонкий слой пыли, подчеркивая заброшенность. Последней я открыла дверь в самую большую комнату — библиотеку. И замерла на пороге. Полки от пола до потока были забиты книгами. Они стояли ровными рядами, лежали стопками на полу, теснились на подоконниках. Тысячи томов. Тысячи корешков из кожи, картона, ткани, выцветших от времени. Казалось, сама душа бабушки, ее тихий, мудрый голос, затаилась в этом море бумаги. Сначала я просто стояла и смотрела, и по щекам моим текли тихие, горькие слезы. Слезы по бабушке. По себе. По тому обману, в котором я жила. В тишине этого дома, в этом царстве книг, вся фальшь моей жизни в городе, вся грязь подслушанного разговора выступила наружу с пугающей ясностью. Я осталась одна. Совсем одна. Отчаяние подкатило комком к горлу. Что я ищу? Какой смысл? Я подошла к ближайшей полке, провела рукой по корешкам. «Война и мир», издание 1935 года. Я потянула за верхний край тома. Книга не поддавалась, будто приклеилась к соседним. Я потянула сильнее, и тут что-то щелкнуло. Не книга, а сама полка. Небольшой участок книжной стены, с треском, который прозвучал как выстрел в тишине, отъехал вперед, оказавшись потайной дверцей. Сердце заколотилось где-то в горле. За дверцей зияла темнота небольшого тайника, устроенного прямо в стене между полками. Внутри лежал плоский деревянный сундук, обитый потертой кожей.
Дрожащими руками я выдвинула его. Сундук был не заперт. Внутри, на бархатной подкладке, выцветшей от времени, лежала стопка аккуратно перевязанных писем, несколько старых фотографий и один-единственный толстый том в темно-коричневом кожаном переплете без каких-либо опознавательных знаков..Я взяла книгу. Она была тяжелой, основательной. На первой странице, вместо типографского текста, ровным бабушкиным почерком было написано: «Моей дорогой Машеньке. Если ты читаешь это, значит, ты все поняла… или скоро поймешь. Настоящее богатство никогда не лежит на поверхности. Оно спрятано в деталях, в терпении и в знании. Как и эта книга».
Я медленно перелистнула страницу. И ахнула. Это был не дневник и не роман. Это был каталог. Скрупулезное, детальное описание двадцати семи книг из ее коллекции. Но это описание не имело ничего общего с сухой описью юриста. Здесь были указаны не просто названия и годы. Здесь была история.
«№ 1. «Апостол» Ивана Федорова, 1574 г. Экземпляр неполный, отсутствуют листы 3, 5, 7-12. Переплет восстановлен мною в 1972 году. Подлинность подтверждена экспертизой ГБЛ в 1975 г. (акт № 173-Э). Предварительная оценка на момент 1991 года — 85 000 долларов США».
У меня перехватило дыхание. Я листала дальше, глаза бегали по строчкам, не веря прочитанному.
«№ 5. Сборник стихотворений А.С. Пушкина, 1826 г. Прижизненное издание. На титульном листе дарственная надпись, предположительно, В.А. Жуковскому. Экспертиза В.И. Малышева, 1988 г. Оценка — 120 000 долларов США».
«№ 14. «Хроники» Нестора, список XVI века. На полях пометки чернилами, исследованы С.О. Шмидтом в 1980 году. Оценка — 200 000 долларов США».
Я откинулась на пол, уронив тяжелый фолиант на колени. В ушах стоял гул. Бабушка… тихая, скромная библиотекарь… она не собирала книги. Она спасала национальное достояние. По крупицам, годами, рискуя в смутные времена, она собирала эту коллекцию, пряча ее за личинами обычных изданий, за поддельными корешками. И все это — для меня. Ее слова в письме обрели страшный, оглушительный смысл. «Настоящее богатство никогда не лежит на поверхности». Она оставила мне не просто деньги. Она оставила мне свободу. Свободу выбора. Силу. Возможность никогда не зависеть от тех, кто видит в тебе лишь кошелек. Я сидела на пыльном полу среди тысяч безмолвных томов, сжимая в руках ключ к новой жизни. И тишина вокруг уже не была пугающей. Она была полной смысла. Я нашла не просто наследство. Я нашла правду о себе и о той любви, что была мне дарована. И теперь я знала, что делать дальше.
Следующие несколько часов я провела, запертая в библиотеке, не в силах оторваться от бабушкиного каталога. Каждая строчка была не просто описанием, это была исповедь. История длиною в жизнь. Я узнала, что моя скромная, всегда спокойная бабушка, оказывается, была выдающимся экспертом-реставратором. В молодости она работала с крупнейшими музеями, но после одной из чисток, когда многие уникальные вещи бесследно исчезали, она уехала в глушь, забрав с собой то, что смогла спасти. Она не крала. Она прятала. И годами, десятилетиями, вела эту тихую, отчаянную работу по сохранению наследия, которое иначе было бы утрачено навсегда. В своем письме, которое я перечитывала снова и снова, она объясняла все.
«Машенька, милая. Если ты читаешь эти строки, значит, ты уже не та доверчивая девочка, какой я тебя помню. Значит, жизнь показала тебе свои острые углы. И, наверное, показала, что не все люди и не все поступоды бывают такими, какими кажутся.
Я никогда не хотела богатства для тебя.Я хотела для тебя свободы. Свободы выбора, свободы от нужды, свободы от тех, кто может попытаться приковать тебя к себе из-за выгоды. Эти книги — не просто деньги. Это твой щит и твой меч в мире, где слишком много алчности и лицемерия.
Я знала,твой Алексей… я видела его взгляд. Он смотрит на мир, как на врага, которого нужно победить и обобрать. Он не смог бы понять ценности этого наследия. Он увидел бы только ценник. Поэтому я и оформила все так, как оформила. Чтобы отсеять плевелы от пшеницы. Чтобы настоящее богатство досталось тому, кто способен его оценить не кошельком, а сердцем.
Не бойся их,Маша. Не бойся остаться одной. Сила не в том, чтобы быть с кем-то. Сила — в том, чтобы быть собой. А теперь иди и поступай так, как подсказывает тебе твое сердце, очищенное этой правдой».
Я сидела, обняв колени, и смотрела на полки. Эти книги были уже не просто старыми фолиантами. Они были молчаливыми свидетелями подвига. Подвига одной женщины, которая в одиночку спасла частичку истории. И она завещала эту силу мне.
Мне не нужны были все миллионы сразу. Мне нужен был план. Хорошо продуманный, холодный и точный, как бабушкины руки, переплетавшие страницы.
Я нашла в деревянном сундуке визитную карточку юриста, того самого, что вел дело о наследстве. На обороте, тем же почерком, было написано: «Семен Семеныч. Друг. Можно доверять абсолютно».
Я набрала номер. Трубку сняли сразу.
— Семен Семеныч? — сказала я тихо. — Это Мария Белова. Внучка Анны Васильевны.
—Машенька? — в голосе пожилого человека послышалась и радость, и тревога. — Я ждал твоего звонка. Ты… нашла то, что искала?
— Да, Семен Семеныч. Я все нашла. И я все поняла.
—Слава Богу, — он искренне выдохнул. — Твоя бабушка очень переживала. Она хотела, чтобы ты была готова. Чтобы ты была сильной.
— Я готова, — мой голос прозвучал твердо и четко. — Мне нужна ваша помощь. Как эксперта и как друга. Не все сразу. Одна книга. Та, что под номером пять. Сборник Пушкина.
На том конце провода повисла короткая, но значимая пауза.
— Понимаю, — сказал он. — Ты выбрала отправную точку. Хороший выбор. Дарственная надпись Жуковскому… ее история известна в узких кругах. Это вызовет серьезный интерес. Анонимно?
— Абсолютно анонимно, — подтвердила я. — Через надежный аукционный дом. Вы знаете, как это организовать. Все вырученные средства мы переведем на новый, частный счет в заграничном банке. О котором не будет знать никто. Кроме меня и вас.
— Будет сделано, Машенька. Привози. И… не бойся. Анна Васильевна гордилась бы тобой сейчас.
Я положила телефон. Страх ушел. Его место заняла уверенность, холодная и ясная, как родниковая вода. Я подошла к полке, нашла тот самый сборник Пушкина в скромном, потертом переплете. Я держала в руках не просто книгу. Я держала в руках билет в новую жизнь. Тихий, но безоговорочный ответ на все их планы, на все их расчеты. Они думали, что играют в шахматы с наивной девушкой. Они не знали, что я только что получила в свое распоряжение королеву.
Возвращение в город было похоже на пересечение невидимой границы. За спиной оставался мир тишины, правды и бабушкиного завета. Впереди ждало поле битвы. Я была готова. В квартире пахло едой и тревогой. Алексей и Людмила Петровна сидели в гостиной. Они не просто ждали. Они поджидали. На столе лежала папка с бумагами — видимо, свекровь уже подготовила документы для скорейшего перевода средств.
— Ну, наконец-то! — Людмила Петровна встретила меня стоя, ее взгляд скользнул по моей простой одежде и пустым рукам с явным разочарованием. — Мы уж думали, ты там с книгами своими останешься. Где документы? Когда поедем в банк?
Алексей поднялся с кресла. Он выглядел уставшим и напряженным.
— Маш, хватит тянуть. Эта эпопея с наследством затянулась. Ипотеку платить надо, проекты ждут вливаний. Где деньги?
Я медленно сняла пальто, повесила его, давая себе секунды, чтобы успеть сердце, выскакивающее из груди. Затем я повернулась к ним. Лицо мое было спокойным, почти отрешенным.
— Деньги здесь, — тихо сказала я.
В их глазах вспыхнули одинаковые огоньки — жадные, ликующие. Алексей сделал шаг ко мне.
— Наконец-то! На твой счет перевели? Давай, не томи, какая сумма?
Я не спеша достала из сумки тот самый лист, полученный у юриста, с гербовой печатью и официальной описью. Я положила его на стол перед ними.
— Вот. Оценочная стоимость наследства. Пятьдесят тысяч рублей.
Наступила тишина, густая и звенящая. Людмила Петровна первой сорвалась с места, схватила лист. Ее лицо исказилось.
— Что это за дурацкая шутка? Пятьдесят тысяч? Ты что, нас за идиотов держишь?
Алексей выхватил у нее бумагу. Его глаза бегали по строчкам, он перечитывал их снова и снова, словно не веря.
— Библиотека… книги… — он пробормотал, и его лицо стало багровым. Он резко поднял на меня взгляд, полный ненависти и злобы. — Ты… ты все это время меня обманывала? Морочила голову какими-то бумажками? Я десять лет ждал! Десять лет терпел эту серую мышь!
Слово «терпел» повисло в воздухе, подтверждая все, что я подслушала. Людмила Петровна фыркнула.
— Я же говорила! Ничего путного из этой затеи не выйдет! Одна сплошная неудачница!
Я смотрела на них — на разъяренного, сбросившего маску мужа и на его ядовитую, торжествующую мать. И в этот момент последняя связь, последняя слабая ниточка, державшая меня в этом браке, оборвалась.
— Нет, — сказала я так же тихо, но мой голос прозвучал, как удар стали по стеклу. — Это вы обманывали меня. Все эти десять лет. Вы думали, я не слышала вас тогда? Ваш разговор о том, как вы «терпели» меня, как Алексей меня «содержал», и как вы должны получить «свои» деньги?
Они замерли. Алексей отшатнулся, словно его ударили.
— Вы хотели денег? — продолжала я, не повышая тона. — Вот они. Эти пятьдесят тысяч — ваши. Считайте это платой за наши десять лет. Платой за ваше «терпение». Я же получила свое настоящее наследство. И оно не имеет к вам никакого отношения.
— Что ты несешь? Какое еще настоящее наследство? — прошипела Людмила Петровна.
Я посмотрела прямо на Алексея. В его глазах читалась уже не только злоба, но и животный страх. Страх перед тем, чего он не понимал.
— Свободу, Алексей. Меня научили разбираться не только в книгах, но и в людях. И я наконец-то разобралась в вас.
Я повернулась, подошла к прихожей, где на тумбе лежала моя заграничная виза и ключи от бабушкиного дома, которые я приготовила с утра. Я взяла их.
— Развод оформим через моего юриста. Семена Семеныча. Он пришлет вам все бумаги.
— Ты куда?! — крикнул Алексей, и в его голосе было уже отчаяние.
— В свою жизнь, — ответила я, не оборачиваясь.
Я вышла на лестничную площадку и тихо прикрыла за собой дверу. Из-за нее донесся сдавленный крик Алексея и визгливый голос его матери, но я уже не разбирала слов. Я шла по подъезду, и с каждым шагом тяжелый камень, десять лет давивший мне на грудь, рассыпался в прах. Я вышла на улицу. Вечерний воздух был прохладен и свеж. Я не была миллионершей в глазах мира. Но у меня было знание. Была сила. Было наследие, которое дало мне не материальные блага, а нечто неизмеримо более ценное — себя саму. И впервые за долгие годы я дышала полной грудью, глядя на закат, который окрашивал небо в цвета свободы.