— Ну и чего ты причитаешь? Изменил тебе, зато счастлив! И дом заберу, и машину! — Глеб швырнул ключи на стол так, что они со звоном ударились о керамическую вазу. — Устал от твоих истерик, понимаешь? Тридцать два года терпел, хватит.
Инга стояла у окна, спиной к нему. За стеклом шел первый октябрьский снег — мокрый, липкий, превращавшийся в грязную кашу. Как вся эта жизнь, подумала она. Красиво начинается, а потом… Пальцы сжимали край подоконника, но отпустили — что толку держаться за то, что уже рушится.
— Машину, значит… — Голос ее прозвучал странно ровно. — Которую я выплачивала пять лет, пока ты “бизнес” свой строил?
— Не начинай! — Глеб сорвался на крик. — Я кормилец в этой семье!
— Был.
Она обернулась. Сорок девять, седые пряди у висков, морщинки в уголках глаз — но взгляд… Глеб поежился. Такого взгляда он не видел никогда. Не слезы, не мольба, не даже ярость. Что-то другое. Холодное и очень спокойное.
— Собирай вещи к воскресенью, — бросил он и вышел, хлопнув дверью.
Инга осталась стоять у окна. Снег шел сильнее. Телефон завибрировал — сообщение от Тамары, подруги с работы: “Как дела? Видела твоего у «Шоколадницы» с рыженькой. Держись.”
Рыженькая. Двадцать восемь лет, секретарша в его конторе. Инга знала уже месяца три. Сначала — губная помада на воротнике, потом — постоянные “задержусь на работе”, а однажды увидела смс: “Скучаю, зайка”. Зайка. Ее муж превратился в зайку для девочки, которая годится ему в дочери.
А дом… Четырехкомнатная квартира на Академической. Двенадцать лет назад оформили на него, чтобы кредит дали под меньший процент — у Глеба справка о доходах солиднее была. Она согласилась тогда, потому что семья же, какая разница, на кого бумаги.
Инга прошла на кухню, налила себе воду. Руки не дрожали. Удивительно. Внутри словно что-то щелкнуло, переключилось. Тридцать два года брака, двое выросших детей, куча общих воспоминаний — и вот он стоит напротив, заявляя, что заберет все. И счастлив.
Утром Инга поехала не на работу, а в центр. Офис адвокатской конторы располагался в сталинке на Чистых прудах. Женщина лет пятидесяти пяти, в строгом костюме, внимательно слушала, изредка записывая.
— Значит, квартира на нем, машина тоже, — Ева Борисовна откинулась на спинку кресла. — А вклады?
— Два счета. Один на мне — сто тридцать тысяч, копила на внуков. Второй на нем, но там деньги общие, я думала… — Инга осеклась.
— Думали, что семья. — Адвокат кивнула. — Понимаю. Но закон на вашей стороне. Все нажитое в браке делится пополам, независимо от того, на кого оформлено. Нужно собрать документы, подтверждающие ваш вклад в семейный бюджет.
— Я тридцать лет проработала бухгалтером…
— Вот и отлично. Выписки из банка, справки с работы, чеки на крупные покупки — все пригодится. И еще, — Ева Борисовна посмотрела внимательно, — если есть доказательства его измены, это может повлиять на раздел имущества.
Инга вышла из конторы другим человеком. План начал вырисовываться. Четкий, последовательный. Она позвонила Тамаре.
— Там у тебя племянник в IT работает? Можешь попросить его об одной услуге?
Глеб вернулся через три дня. Веселый, довольный собой. Пах незнакомыми духами.
— Я тут подумал, — начал он, небрежно развалившись на диване, — давай без судов, по-хорошему. Оставишь квартиру мне, я тебе машину отпишу. И сто тысяч сверху. Справедливо же?
— Сто тысяч, — повторила Инга. — За тридцать два года.
— Ну, ты всегда преувеличиваешь… — Он поморщился. — Я же не выгоняю тебя на улицу! Можешь снять однушку где-нибудь на окраине, тебе много не надо.
— А сам где жить будешь?
Он усмехнулся.
— Это не твое дело. Но, если интересно — куплю новую. Посвободнее. Тут все равно все старое уже, ремонт нужен.
Инга молчала. Смотрела на него и думала — как она не замечала раньше? Эту самовлюбленность, это высокомерие. Или замечала, но терпела. Ради детей. Ради мира в семье. Ради иллюзии, что все наладится.
— Нет, — сказала она спокойно.
— Что — нет?
— Я не соглашусь на твои условия. Подала на развод. Все будет делиться через суд.
Лицо Глеба налилось краской.
— Ты что, совсем озверела?! Я ж тебе по-человечески предлагаю!
— Это не по-человечески, Глеб. Это по-хамски. — Инга встала. — И да, я знаю про второй счет. Тот, что ты открыл в прошлом году на свою мать. Перевел туда полтора миллиона.
Он побледнел.
— Откуда…
— Не важно. Важно, что эти деньги тоже общие. И их тоже будут делить.
Суд начался в ноябре. Серое здание на окраине, коридоры с облезлой краской, запах казенщины. Глеб привел своего адвоката — молодого, напористого парня в дорогом костюме. Инга пришла с Евой Борисовной.
Первое заседание прошло формально. Установочное. Но Инга видела — Глеб нервничал. Он явно рассчитывал, что она сдастся, испугается, согласится на его условия.
После суда Ева Борисовна предложила зайти в кафе напротив.
— У нас сильная позиция, — сказала она, наливая чай. — Особенно с учетом того, что вы документально подтвердили свою работу и вклад в бюджет. Плюс эти переводы на счет матери — явная попытка скрыть имущество.
— А квартира? — Инга обхватила ладонями теплую чашку. — Ее же можно потерять?
— Нет. Максимум — суд обяжет его выплатить вам половину стоимости. Но чаще делят натурой — продают и делят деньги.
Инга кивнула. Дом… Их дом, где родились дети, где праздновали дни рождения, где она клеила обои, выбирала шторы, высаживала цветы на балконе. Теперь это просто квадратные метры, которые нужно делить.
Глеб начал войну. Звонил детям, жаловался, что мать его “обирает”. Рассказывал знакомым, какая Инга “корыстная и злая”. Завел на нее страницу в соцсетях, где писал гадости.
Сын промолчал. Дочь позвонила:
— Мам, что там у вас происходит? Папа говорит…
— Папа говорит то, что ему удобно, Настя. — Инга не стала вдаваться в подробности. — Все решится в суде.
— Но он же не выгонит тебя…
— Собирался именно это сделать.
Тишина в трубке. Потом тихое:
— Мам, если нужна помощь…
— Спасибо, солнышко. Я справлюсь.
И справлялась. Ходила на работу, собирала документы, встречалась с адвокатом. По вечерам сидела в опустевшей квартире — Глеб съехал к своей рыженькой — и пила чай у окна. Смотрела на город, на огни, на жизнь, которая текла своим чередом, не обращая внимания на чужие драмы.
Второе заседание было жарким. Адвокат Глеба выдвинул версию, что Инга “не вкладывалась в семью”, что “все заработал муж”, что она “жила на его шее”. Ева Борисовна методично разбивала каждый аргумент, предъявляя справки, выписки, свидетельские показания.
— Ваша клиентка тридцать лет работала, — сухо говорила она. — Ее зарплата была сопоставима с доходами супруга. Она оплачивала продукты, одежду детям, коммунальные счета. Это подтверждено документально.
Глеб ерзал на стуле. Рыженькая сидела в зале, поддерживала его взглядом. Инга видела ее — худенькая, яркая, с вызывающим маникюром. Девочка играла во взрослые игры.
Судья объявила перерыв до следующей недели.
На выходе Глеб поймал Ингу за локоть:
— Остановись. Ну хватит уже! Ты меня разоряешь!
Она высвободилась.
— Это ты себя разоряешь. Я просто хочу то, что заработала.
— Заработала! — Он зло усмехнулся. — Ты жила в моей квартире, ездила на моей машине…
— Нашей, Глеб. Это называется “наше”. Слово забыл?
Он шагнул ближе, нависая.
— Пожалеешь…
— Ты уже пожалел, — спокойно ответила Инга. — Просто еще не знаешь об этом.
Третье заседание оказалось решающим. Судья огласила решение: квартира и машина идут в общую массу, подлежат разделу поровну. Вклады — тоже. Счет, оформленный на мать Глеба, признан попыткой скрыть имущество; деньги также подлежат разделу.
Глеб побагровел.
— Это несправедливо!
— Это закон, — отрезала судья.
По решению суда, квартиру продали. Глеб мог выкупить долю Инги, но денег у него на это не оказалось — половина “спрятанных” средств тоже отошла бывшей жене.
Инга получила свою долю деньгами. Купила двухкомнатную квартиру на Юго-Западной. Небольшую, но свою. Полностью свою.
Прошел год
Инга стояла у окна своей новой квартиры — без Глеба, без его вещей, без его присутствия. За окном падал снег. Такой же мокрый, октябрьский.
Телефон завибрировал. Сообщение от Насти: “Мам, папа и та его… расстались. Говорит, она его “использовала”. Представляешь?”
Инга усмехнулась. Представляла. Еще как представляла.
Она налила себе вина, села в кресло у окна. Город сверкал огнями. Внизу спешили люди — каждый со своими радостями и бедами, победами и поражениями.
А она сидела в своей квартире. Одна, но не одинокая. Свободная.
И счастливая.