Элеонора замерла с маленькими, изящными грабельками в руках, и ее пальцы сами собой разжались от неожиданности. Деревянный инструмент с мягким стуком упал на сухую, растрескавшуюся землю. Она даже ахнуть не успела – настолько внезапным и пронзительным был голос, прозвучавший за ее спиной. Он был похож на скрип старого дерева, но в нем чувствовалась такая непоколебимая уверенность, что по спине у женщины пробежал ледяной мурашек.
– У тебя на огороде ничего не растет, милая, потому что к тебе покойник в гости ходит. Не видишь его? А ты присмотрись, доченька, повнимательнее, – произнесла незнакомая старушка, грозно и в то же время с каплей жалости зыркнув на Элеонору своими, будто выцветшими от времени, но невероятно проницательными глазами.
Элеонора медленно, почти механически, обернулась и впервые по-настоящему взглянула на тот самый участок земли перед своим новым, таким желанным домом. И сердце ее сжалось от странного, необъяснимого чувства тоски. Она видела это каждый день, но лишь сейчас осознала весь ужас происходящего. Прямо перед аккуратным резным заборчиком, которым она так гордилась, лежал абсолютно мертвый, выжженный клочок земли. Ни травинки, ни былинки, ни единого намека на жизнь. В то время как за домом, на ее старательно возделанных грядках и в цветниках, уже пышно цвели розы, тянулись к солнцу бархатцы и зеленели кусты смородины. Контраст был пугающим и неестественным. Она пыталась реанимировать эту землю – удобряла, рыхлила, поливала слезами почти что отчаяния, но все было тщетно.
И сегодня, полностью погруженная в свои садоводческие терзания, она даже не заметила, как к открытой настежь калитке подошла эта худая, согбенная годами, но не духом, незнакомка.
– Ты бы еще вечернее бальное платье надела, чтобы так красиво и нарядно копаться в черной земле, – с едва уловимой насмешкой, но беззлобно оглядела старушка наряд Элеоноры: дорогой, идеально сидящий розовый топ и такие же велосипедки из технологичной ткани.
Элеонора инстинктивно посмотрела на себя, смахнула со лба выбившуюся рыжую прядь. На ее лице появилось легкое смущение.
– Это… это же специальная форма, бабушка. Для садоводства. Технологичная, дышащая… – попыталась она оправдаться, но голос ее звучал слабо. – Да и соседи… у нас тут новый, хороший поселок, все всегда так красиво ходят… Чистенько, аккуратненько… Никто раньше тут не жил, все с нуля…
Но старушка уже не слушала. Развернулась и, опираясь на самодельный клюшкообразный посох, медленно зашаркала прочь, растворившись в летней пыли за поворотом дороги. Элеонора осталась стоять одна, и в ушах у нее звенела звенящая, оглушающая тишина, нарушаемая лишь тревожным стуком собственного сердца.
«Как же так? – лихорадочно думала она, снимая садовые перчатки и машинально проверяя безупречный маникюр. – Как получилось, что ко мне, в мой новый, светлый дом, приходит покойник? Кто он? Чего он хочет?»
Хорошо, что перед этим переездом, почти что бегством из шумного мегаполиса в тишину пригородной жизни, она успела окончить курсы маникюра. «Теперь руки всегда будут в полном порядке, – с горькой иронией подумала она, – вот бы и с садом так же было. Чтобы все росло, цвело и радовало глаз по первому требованию и без привидений».
Мужу, дорогому и вечно занятому Дмитрию, она не сказала ни слова о странной визитерше. Боялась его практичной, рациональной усмешки. Но мысли возвращались к тому разговору снова и снова, становясь навязчивой идеей. Никакие, даже самые дорогие и современные удобрения, никакие советы из интернета и от бывалых соседей-дачников не помогали. Участок перед домом оставался пустынным, засохшим и мертвым, как плита надгробия.
Элеонора искренне, всей душой хотела заниматься садом. Она прошла онлайн-курсы, закупила кучу красивых журналов, вдохновлялась. Она обожала сам процесс – чувствовать землю, вдыхать ее аромат, заботиться о хрупких ростках. И у нее получалось! Уже были первые, очень неплохие результаты. Но этот злосчастный, проклятый клочок земли прямо перед парадным входом никак не поддавался, словно его отгородила невидимая стена от всего живого.
– Видимо, все-таки придется нанимать дорогого специалиста по ландшафтному дизайну и почвоведению, – грустно размышляла она, глядя в окно на черное пятно своего позора. – Хотя… если у нас и правда бывает такой… эфемерный гость… то вряд ли даже они смогут помочь.
Прошло несколько дней. Элеонора, досмотрев очередное подробное видео на канале опытного садовода, отложила телефон. Ночь за окном была глухой и беззвездной. Дмитрий уже давно спал, похрапывая в такт своим бизнес-мыслям, и ей самой давно пора было бы спать, но сон бежал от нее.
– Фу, какая духота… Нечем дышать, – прошептала она и, сбросив с себя шелковое одеяло, подошла к стеклянной двери, ведущей на просторный балкон.
Тихо отворив ее, она вышла под прохладное ночное небо. Воздух был свеж и сладок. Отсюда, с высоты второго этажа, тот злополучный участок был почти не виден, скрыт свесом крыши и тенью от большого клена. И поэтому Элеоноре, движимой внезапным порывом, пришлось перегнуться через холодные перила, чтобы вглядеться в ту темноту, где лежала бесплодная земля.
И она его увидела.
Под светом остроухого, кривого месяца, пробивавшегося сквозь рваные облака, по вскопанной, но мертвой земле расхаживала незнакомая фигура. Мужчина. Он стоял к ней спиной. Его движения были странными, замедленными, будто он преодолевал огромное сопротивление невидимой среды. Он не просто ходил – он топтался, присаживался на корточки, потом снова вставал, ковырял носком старого, несовременного ботинка землю, трогал ее длинными, бледными пальцами, что-то ища, что-то роя.
Сердце Элеоноры замерло, а потом заколотилось с такой силой, что ее затрясло. Она впилась глазами в темноту, стараясь разглядеть детали. И чем дольше она смотрела, тем отчетливее понимала – с ним что-то не так. Он был… полупрозрачным. Свет луны чуть проступал сквозь его тщедушное тело, одетое в какой-то старомодный пиджак. Его движения были не просто медленными – они были неестественными, лишенными земной гравитации и физиологии. Это абсолютно точно не был живой человек.
Элеонора почувствовала, как у нее подкашиваются ноги, а в висках застучала черная, липкая волна паники, грозящая потерей сознания. Она бы уже упала с этого балкона вниз, на острые камни альпийской горки, но в этот самый момент мужчина обернулся.
Он посмотрел прямо на нее. Его лицо было совершенно незнакомым, лишенным всякой мимики, будто высеченным из бледного мрамора. Пышные, наводящие на мысли о другой эпохе усы и аккуратно приглаженные на прямой пробор волосы. И глаза – пустые, темные, бездонные.
И вдруг этот мужчина, этот призрак, поднял руку. Нет, он выбросил обе руки вперед, словно пытаясь через все это расстояние, через высоту, дотянуться до нее, схватить ее за горло, прикоснуться к ней ледяными пальцами. Элеоноре почудилось, что его угрюмое, мертвенное лицо становится все ближе, и ближе, и ближе, заполняя собой все пространство… Она, издав тихий, сдавленный стон, из последних сил оттолкнулась от перил и, спотыкаясь, рухнула назад, в спальню, на холодный пол.
Найти ту старушку оказалось на удивление просто. Элеонора была уверена – такая женщина точно не могла жить в их стерильном, новеньком коттеджном поселке. Значит, ее дом нужно искать там, за мостом, в старой, дремлющей деревушке. А узнать, где конкретно живет та, что видит призраков, не составило особого труда – достаточно было спросить у местных бабушек, сидевших на лавочке у колодца.
Элеонора остановила свой аккуратный городской хэтчбек у покосившегося, давно не крашенного домика с резными, но облупившимися наличниками. Калитка держалась, казалось, на честном слове и одной ржавой петле, поэтому женщина решила не рисковать и не стучать.
– Бабушка! – крикнула она, робко заглядывая в щель между досками забора. – Бабушка Вера? Меня зовут Элеонора! Вы мне на прошлой неделе говорили… про мой участок… про то, что у меня там… гость…
Дверь в дом скрипуче отворилась, и на пороге появилась та самая старушка. Она прищурилась, разглядывая гостью.
– Господи Иисусе… Опять нарядилась, как на парад, – тихо, но абсолютно четко прошептала она, окидывая критическим взглядом шифоновое платье-тунику и элегантные босоножки на каблуке Элеоноры. Потом махнула ей рукой, смирившись. – Ну, заходи в дом, раз пришла! Только смотри, каблуки не сломай о мои половицы! Ну, чего тебе надо-то?
Элеонора, переступив через порог, почувствовала, как ком подкатывает к горлу.
– Он… он и правда приходит. Топчется там, где вы сказали. Я видела его… прошлой ночью… – голос ее дрожал. – Я подумала… если вы видите таких… и не боитесь… значит, наверное, сталкивались с этим и раньше. Может, вы знаете… как его… прогнать? – Она бессознательно заламывала руки, и ее безупречный маникюр блестел в полумраке сеней.
– Думала она… Ну, правильно думала, детка, – кивнула старушка, и в ее глазах мелькнуло что-то сложное, что Элеонора не смогла прочитать. – Хочешь, чтобы я его прогнала?
Элеонора лишь беспомощно кивнула, а потом спохватилась, лихорадочно открыла свою изящную кожаную сумочку и вытащила оттуда несколько крупных, хрустящих купюр.
– Я не знаю… сколько это обычно стоит. Я не из жадных, честно! Если нужно больше – я съезжу в банкомат, привезу! Сколько скажете!
Старушка, которую звали Вера Петровна, внимательно посмотрела на деньги, а потом – прямо в глаза Элеоноре. Ее взгляд смягчился.
– Хватит, – тихо и как-то даже мягко сказала она. – Я помогу. Проходи, присаживайся, я сейчас… – Она замолчала и с легким смущением опустила глаза. – Извини, чайком предложить не могу. Закончился вчера. А в магазин-то за три версты… старые кости уже не тащатся.
Элеонора робко присела на краешек покрашенной табуретки и украдкой осмотрела жилище. Чистый, но старый и многократно заштопанный тюль на единственном окошке. На столе не было скатерти, и ничто не могло скрыть глубокие трещины на когда-то лакированной поверхности. У старенького буфета отломана одна дверца, и внутрь была видна пустота. Прозрачная сахарница была пуста. Так же, как и плетеная хлебница, стоявшая рядом. Было бедно. Было пусто. Было очень одиноко.
– Достань-ка из холодильника бутылочку, прозрачную такую, – крикнула Вера Петровна из соседней комнаты. – Там у меня травяной настой собственного дела. Вкусный, целебный. Попробуй. И мне налей, будь добра. Горьковат он немножко, но зато силу дает и здоровье.
Элеонора подошла к старенькому, потрескивающему холодильнику и открыла его. Сердце ее сжалось еще сильнее. Кроме скромной пол-литровой бутылки с мутноватой жидкостью там лежало три яйца, начатая трехлитровая банка с квашеной капустой и пустая, вытертая до дыр масленка.
«Боже правый… – подумала она с внезапной, острой болью. – Она живет… в такой нищете. А я приехала к ней на дорогой машине и в шелковом платье».
– Нашла? – донесся голос старушки.
– Да, бабушка Вера, сейчас!
Вера Петровна вышла к ней и протянула небольшой, туго свернутый узелок из простой газеты, перевязанный бечевкой.
– Вот. Закопаешь это у себя на том участке. Не глубоко, на штык лопаты. Через три дня твой гость уйдет и больше не вернется. Не бойся. Это просто травы там, веточки сухие, ягоды лесные… все заговоренное на добро. Ну, что, вкусный отвар-то?
Элеонора сделала глоток горьковатой, но ароматной жидкости.
– Очень вкусный, – искренне улыбнулась она, забирая сверток. – Спасибо вам огромное. А можно… можно я вас тоже чем-нибудь угощу? – вдруг выпалила она, и глаза ее забегали. – Вы знаете, я вот в магазине перед приездом зашла… ну, привычка такая, вижу акцию – сразу два беру, а потом не знаю, куда девать. Никак не могу отучиться. Может, вам что-то пригодится? Я сейчас!
Не дожидаясь ответа удивленной старушки, Элеонора выбежала из дома. Через минуту она вернулась, сгибаясь под тяжестью огромного бумажного пакета, и принялась выкладывать его содержимое на стол, без умолку тараторя:
– Масло подсолнечное… зачем я два взяла? Я ж всегда на пару готовлю, у Дмитрия, у мужа, проблемы с желудком… Чай… ой, черный, а мы-то зеленый пьем всегда… Сладости… ну, я конечно, люблю, но мне надо худеть, да и дома еще шоколада полно… Вы печенье любите? С чайком – самое то! Пастилу вот зачем-то купила… не очень я ее. Мясо… Боже, я видела, сколько набрала? А морозилка-то уже забита под завязку! Вы не обидитесь, если я вам это оставлю? Можно? Крупы вот… бурый рис, зеленая гречка. Необычно, полезно. После того как у мужа проблемы начались, я на курсы по правильному питанию ходила, теперь только такое и покупаю…
Она разбирала продукты, аккуратно складывая их в угол стола, и не решалась поднять глаза на Веру Петровну. Ей было дико неловко. Она боялась, что старушка воспримет этот порыв как милостыню, как подачку богатой соседки, и обидится, прогневается.
Но когда она наконец рискнула взглянуть, она увидела, как по щекам старой женщины катятся тихие, светлые слезы. Вера Петровна молча вытерла их краешком своего платочка.
– Спасибо тебе, доченька, – прошептала она так тихо, что это было похоже на шелест листьев за окном.
– Это вам спасибо, – с облегчением выдохнула Элеонора и пожала плечами, стараясь сделать вид, что не заметила слез. – Я пойду, буду участок спасать! Но… если вы не против, я к вам еще как-нибудь в гости загляну? Мне с вами… интересно.
Она закопала сверток на указанном месте. Больше она не видела угрюмого мужчину с усами. А ровно через неделю, как и сказала Вера Петровна, на мертвом прежде участке стали пробиваться первые, робкие росточки. Сорняки. Одуванчик и какая-то трава. Но Элеонора плакала от счастья, глядя на них, потому что это значило – земля ожила.
В тот же день Вера Петровна, опираясь на палку, медленно доковыляла до старого, заброшенного деревенского погоста. Она шла по узкой тропинке, кивая головой кому-то незримому, здороваясь с давними знакомыми. Наконец она остановилась у одной неухоженной, безымянной на первый взгляд могилы. Но если приглядеться, на потрескавшемся, посеревшем от времени камне можно было разглядеть старую фотографию. На нее смотрел угрюмый мужчина с пышными усами.
– Спасибо тебе, Петр Степанович, – тихо сказала старушка, опускаясь на колени и принимаясь руками выпалывать сухую траву вокруг. – Помог ты мне. И я тебе помогу. Приберусь тут. Чтобы чистенько было и красивенько… А ты иди. Покойся уже с миром. Спасибо.
Элеонора приехала к Вере Петровне через две недели. Она робко постучала в уже знакомую дверь и, услышав хриплое «заходи!», заглянула внутрь, поставив у порога тяжелую, доверху набитую сумку.
– Бабушка Вера, это я, Элеонора! Здравствуйте! Я к вам в гости, как и обещала.
– Здравствуй, здравствуй, – вышла ей навстречу старушка, выглядевшая немного посвежевшей. – Ну, что там твой ночной гость, ушел окончательно?
– Да, спасибо вам! Спасибо огромное! Все растет! – восторженно начала Элеонора, но потом смутилась и указала на сумку. – А это… я тут кое-что привезла. Знаете, я ведь раньше… на курсы по дизайну интерьеров ходила. Не мое оказалось, не пошло. А пока училась, накупила кучу всякого… ненужного теперь. Шторы вот эти… совсем не подошли к нашим окнам… Полотенца махровые, прихватки, пледы теплые, посуда… Все новое, вещи хорошие, лежат без дела. Можно я вам это подарю? Знаете, у вас такой уютный, настоящий дом… в деревенском стиле… кантри. Сюда вот эти тарелочки с васильками очень хорошо впишутся! А давайте я покажу скатерть? Вы потом сами все красиво разложите, как вам будет удобно…
Она снова, как и в прошлый раз, принялась лихорадочно разбирать сумку, показывая ту или иную вещь, рассказывая о ней, оправдываясь и надеясь, что старушка не увидит в этом жесте жалости, не осудит и не прогонит ее.
Но Вера Петровна не прогоняла. Она молча смотрела на эту красивую, взволнованную женщину, и ее лицо становилось все печальнее и строже. Наконец она тяжело опустилась на табуретку и сложила на коленях свои натруженные, искривленные артритом руки.
– Положи, детка. Хватит, – тихо сказала она. Голос ее звучал устало и виновато. – Ты хорошая девочка, Леночка. Добрая, с открытой душой. А я… а я тебя обманула.
Элеонора замерла с пышным, разноцветным пледом в руках.
– Что? Я… я сегодня утром в бассейне плавала, – растерянно прошептала она, трогая мочку уха. – Вода, наверное… Слышу плохо.
– Говорю, обманула я тебя, – повторила Вера Петровна, и голос ее дрогнул. – Это я сама на твой участок того покойника привела. Это я его к тебе в гости позвала. Специально.
Вина и стыд буквально исказили ее морщинистое лицо. Она сжалась, будто ожидая не только справедливых обидных слов, но и удара.
– Я очень виновата перед тобой. Прости меня, старуху глупую. Ты ко мне с открытым сердцем, искренне, а я… – она замолкала, с трудом подбирая слова. – Да, вижу я их. Приходят иногда. Просят помянуть, родственникам весточку передать, на могиле прибраться… А потом рядом ваши коттеджи построили. Богатые, новые. И подумала я… подумала, ничего страшного, если кто-то из вас, богатеньких, мне копеечку подкинет. Старая я, одной тяжело… Голодно бывает… Холодно… А просто так деньги никто давать не станет. Только за помощь. А я что умею? Видеть то, что другим не дано? Вот я и попросила одного доброго человека, Петра Степановича, он на погосте лежит забытый, чтобы он к тебе походил, потоптался. Чтобы земля не родила. А я за его могилой теперь ухаживаю, в благодарность. Он бы ни тебе, ни мужу твоему ничего плохого не сделал, он человек был тихий. И сверток я тебе дала просто так, для отвода глаз, травы обычные… чтобы ты успокоилась и он мог уйти. Прости меня, Леночка, прости. Не думала я, что ты такая… что ты такая… – Голос ее сорвался, и она замолчала, уставившись в пол.
Элеонора стояла неподвижно. В ушах у нее стоял шум. Она смотрела на согбенную фигуру старушки, на эту нищету, на эту страшную, отчаянную хитрость, рожденную голодом и одиночеством. И в ее глазах не было гнева. Была только бесконечная, всепоглощающая жалость.
Она медленно подошла, опустилась на корточки перед Верой Петровной и осторожно прикрыла своими ухоженными, нежными руками ее старые, иссеченные морщинами и прожилками руки.
– Я же говорила, бабушка… вода в уши попала, – тихо и очень мягко сказала Элеонора, и по ее щекам сами собой текли слезы, но она даже не пыталась их смахнуть. – Я плохо слышала. Ничего я не поняла. Давайте лучше лучше эти занавески повесим? И скатерть постелим, а? Вы не переживайте, мы со всем справимся! Я теперь к вам часто буду приезжать. Очень часто.