Тишину деревенской ночи, густую и бархатную, словно пропитанную запахом свежего сена и старого дерева, разорвал отчаянный, пронзительный крик. Крик, от которого кровь стынет в жилах и сердце сжимается в ледяной ком.
— Марк, где мой ребенок! Отдай моего ребенка! Пожалуйста! Я все буду делать, как ты скажешь, только отдай моего ребенка! — голос был полон такой бездонной, животной тоски, что Егор Иванович подскочил на своей кровати, будто его током ударило.
Сердце старого человека заколотилось, словно пытаясь вырваться из груди. Он давно уже не спал чутким сном молодости, но этот крик был иным — не извне, а откуда-то изнутри, из самых потаенных уголков его души. Он вбежал в соседнюю комнату, куда накануне вечером пристроил нежданную гостью, и едва не получил тяжелой настольной лампой по виску. Девушка металась в постели, залитая слезами, ее руки судорожно сжимали пустоту.
— Успокойся, детка! Тихо! — Егор Иванович перехватил ее запястье, мягко, но настойчиво отводя опасный снаряд. — Никакого Марка тут нет! Ты в безопасности!
— Ребенок! Где моя девочка? — она не узнавала его, глаза были полы ужасом, не видя реальности.
— Спит! — твердо, почти по-отцовски, встряхнул он ее. — В соседней комнате, на моей кровати, среди подушек, как царица! Молока ей дал козьего, тепленького. Налопалась и спит богатырским сном! А ты кто вообще такая? И от кого ты бежишь?
Молодая женщина рухнула перед ним на колени, ее худенькие плечи тряслись от беззвучных рыданий.
— Пожалуйста, спрячьте меня! Если он меня найдет, то убьет! Он убьет нас обеих! Пожалуйста! — она обхватила его старенькие потертые тапки, цепляясь за них, как за последнюю соломинку.
— Да успокойся ты, подымись! — прикрикнул Егор Иванович, но в голосе его уже не было суровости, одна лишь тревожная жалость. — Ночь на дворе! Глухая деревня! Кто тебя ночью-то искать будет? Поднимись, давай-давай. Кто ты такая? Как звать-то?
— Меня зовут Алина… — наконец-то в ее словах проступил проблеск смысла, слезы немного отступили, сменившись дрожью. — Может, вы меня по телевизору видели? Я певица… не очень известная…
— Если и видел, то не признаю, — Егор Иванович бережно поднял ее с пола и усадил на край кровати. — В таком-то виде, измученная, испуганная, любая красота с лица сбежит. И дитя твое… хорошая девочка. Полгода, я прикинул? Но худющая, как и ты. Сами не едят, еще и детей на диеты сажают! Ни ума, ни соображения у нынешних! — пробурчал он себе под нос, чтобы скрыть нахлынувшее волнение.
История Алины, которую она поведала ему позже, укутавшись в его же старенький, но чистый халат, заставила сжаться его старое, видавшее виды сердце. Она была начинающей певицей, повстречала солидного, взрослого мужчину по имени Марк, который обещал сделать из нее звезду. А потом — брак «для удобства», полное подчинение, и страшное открытие: ее муж — не просто продюсер, а настоящий преступник, связанный с оборотом запрещенных веществ, использующий ее выступления в клубах как прикрытие. А когда она, уже родив дочку, случайно нашла в его сумке странные пакетики, он показал свое истинное лицо. Жестокое, беспощадное.
— Он приковал меня наручниками к батарее… — всхлипывала Алина, — сказал, чтобы я и думать забыла о каких-то глупостях. А мое освобождение — это заслуга вашей Наденьки!
— А с каких это пор моя внучка в спецназе служит? — изумился Егор Иванович.
— Она директор агентства, праздники устраивает. Она на одном из моих выступлений заметила синяки на руках… вызнала все. Мы сбежали через окно, пока Марк был в душе. Она меня в переулке высадила, сказала, как к вам пройти, а сама помчалась его отвлекать, по городу катала, чтобы время выиграть. Сказала, вы в беде не оставите, а если найдут, то без боя не сдадитесь! А она пока с полицией договорится, чтобы мне защиту дали.
Егор Иванович молча выслушал, его лицо стало строгим и каменным. Он вышел на крыльцо, чтобы подышать ночным воздухом и попытаться дозвониться внучке. Но сделать это не успел.
Сначала до него донесся приглушенный, но злобный звук автомобильного гудка, разорвавший деревенскую идиллию. А следом — тяжелые, яростные удары в массивные деревянные ворота. Бам-бам-бам! Казалось, вот-вот, и они разлетятся вдребезги.
Алина, сидевшая на кухне, подпрыгнула на месте, чуть не уронив чашку с чаем, которую ей налил старик. Глаза ее снова округлились от паники.
— Боже мой, нашел! Это он! Пожалуйста, он убьет нас! Спрячьте меня!
— Тихо! Не трясись! — скомандовал Егор Иванович, и в его голосе прозвучала стальная решимость, которой не было еще минуту назад. — В погреб! Беги в погреб, и сразу в дальний угол, за картошку! Если и они полезут, там окошко маленькое, в огород вылезешь — и беги в лес, я тебя потом найду по следам!
Когда Алина с притихшей, словно почувствовавшей беду дочкой на руках скрылась в темном проеме погреба, Егор не просто захлопнул тяжелую крышку. Он накрыл ее старым половиком, а для верности водрузил сверху тяжелое дубовое кресло, которое обычно стояло на веранде.
А ломиться в ворота не переставали.
— Иду-иду! — прокричал Егор Иванович, начиная отыгрывать целый спектакль. — Ни свет ни заря, а они ломятся! Барабанят, понимаешь! Не спится им, видно! Покой людям не дают!
Продолжая ворчать, нарочито громко гремя засовом и преувеличенно громко кашляя, он медленно, с трудом, будто совсем одряхлевший, поплелся к калитке.
— Открывай, старый! — проревел кто-то с улицы. — Сколько можно там копаться?
— Кто там? — крикнул Егор Иванович, нарочито глотая слова и делая голос слабым и дребезжащим, приоткрывая калитку ровно настолько, чтобы увидеть троих крепких парней в дорогих, но бессмысленных для деревни куртках.
— Дед, ты девку не видел? — бросил тот, что был позади, мужчина с холодными глазами и неприятной ухмылкой. — Худую, с дитям?
— Чего? — Егор Иванович сделал вид, что не расслышал, и выставил вперед ухо, поросшее седыми волосками. — Говоришь ты чего? Громче, отец, слух у меня не тот!
— ДЕВКУ ВИДЕЛ! — проревел тот ему прямо в ухо.
— Видал! — вдруг осклабился старик, обрисовывая в воздухе руками соблазнительные округлости. — Правда, давно это было, ой давно…
— ХУДУЮ! С РЕБЕНКОМ! — уже почти сорвав голос, орал незнакомец, его лицо начало багроветь от напряжения.
— Кто? — старик сделал круглые глаза, изображая полное непонимание. — Ты с ребенком? А ко мне чего? Пристанища просишь?
Тот, кого его же спутники называли Марком, казалось, вот-вот взорвется. Он начал орать так, что на всю деревню собаки подняли тревожный лай:
— ТЫ! — он ткнул пальцем прямо в грудь Егору Ивановичу. — ВИДЕЛ! — он сложил руки у глаз, изображая бинокль. — БАБУ! — снова обрисовал контуры, но на сей раз показывая на худобу. — С ДИТЕМ! — он показал, как качают на руках младенца.
— А-а-а! — просветленно закивал Егор Иванович, делая вид, что наконец-то все понял. — Конечно, видал! В хате!
Оттолкнув старика, трое мужчин ворвались в калитку и ринулись в дом. Егор Иванович лишь хмыкнул и пошел следом, наслаждаясь раздававшимися оттуда возмущенными криками.
— Нет тут никого! Обнесло старика, что ли?
— Твою… деревенщину! Кто ж такие потолки низкие делает?!
— Тащите сюда эту глухую тетерю!
Но Егор Иванович уже сам, нарочито сильно хромая и ковыляя на обе ноги, входил в дом.
— Где баба с дитем? — рявкнул на него Марк, сжимая кулаки.
— Чегось? — снова подставил ухо старик.
— Я щас голос сорву с этим дедом! — прорычал один из охранников.
В итоге Марк повторил свой вопрос только пантомимой, с искаженным от злобы лицом.
— Говорю же, видал, — снова закивал Егор Иванович и торжественно указал на старую, почерневшую от времени икону в красном углу. — Богоматерь, как есть! С младенцем! — и он набожно, медленно перекрестился.
Охранники не выдержали и прыснули со смеху.
— Марк, а не с твоей Алинки портрет рисовали? — хохотали они. — Нормально ты ее, однако, раскрутил!
— А ЖИВАЯ ЕСТЬ?! — заорал Марк ему прямо в ухо, уже не в силах сдерживать ярость.
— Ожила? — Егор Иванович сделал глаза совершенно круглыми от якобы испуга, рухнул на колени и давай креститься, совмещая поклоны с возгласами: — Чудо! Свят-свят-свят! Царица Небесная, спаси и сохрани!
— Нет тут никого, — констатировал один из мужиков, наконец оглядев все углы. — Как мы тут орали, ребенок точно бы заплакал.
— Это последний дом, — пробурчал Марк. — Куда она могла деться?
— Дальше побежала, наверное, — ответили ему. — Поехали. Оставим в магазине визитку, если объявится твоя беглянка, пусть позвонят. Ей все равно есть захочется, да ребенка кормить.
Они уехали, поднимая тучи пыли. Егор Иванович открыл погреб только тогда, когда звук мотора окончательно растворился в предрассветной тишине.
— Вылезай, девонька, — сказал он, помогая ей выбраться. — И рассказывай, во что ты вляпалась. Я у этих «смешных» ребят под куртками пистолеты усмотрел. А простые люди с такими игрушками по деревням не ходят.
— Все-все расскажу! — чуть не плача, говорила Алина, прижимая к себе дочку. — Вы меня от смерти спасли! Я вам теперь по гроб жизни благодарна буду!
— Да расскажешь ты мне все потом, наконец! — буркнул Егор Иванович, но глаза его светились добротой. — Мне эти твои слезы с причитаниями… этого… не к чему. Этот еще, все уши мне проорал!
Он вышел во двор, чтобы проверить, не вернулась ли чужая машина, и доставая свой древний телефон, чтобы все-таки позвонить внучке. Но звонить не пришлось.
— Деда, привет! — тихий, но радостный голос донесся со стороны огорода.
Он обернулся. Из-за кустов смородины выглядывала его Наденька, его гордость, его умница-внучка.
— Надька! А предупредить ты не могла? Старика своего до инфаркта довести хочешь? — изобразил он суровость, но улыбка все равно пробилась сквозь седые усы.
— Я же знаю, что ты не оставишь женщину с ребенком в беде, ты ж старая гвардия, у тебя понятия чести в крови! — она подбежала и обняла его крепко-крепко. — Я со стороны леса припарковалась, чтобы никто не видел. Все чисто, дед, полиция уже в курсе, они его забрали прямо в городе, когда он за мной гонялся. У него в машине целый арсенал нашли. Теперь он надолго.
Егор Иванович вздохнул с облегчением и посмотрел на свой дом, где в окне светился теплый, уютный свет. Там сейчас его новая, совсем нежданная семья — испуганная, но сильная Алина и ее маленькая дочка, ради спасения которых он, старый деревенский дед, готов был на все.
— Я с понятиями, — тихо сказал он, гладя внучку по голове. — А ты, как всегда, с сюрпризами. Сам же учил: «Сам погибай, а товарища выручай!»
И впервые за эту долгую, тревожную ночь в его сердце воцарились тишина и покой. Он знал, что сделал все правильно.