Анна замерла на пороге, и холодная стальная пластина недоумения вонзилась ей под ребро. Дверь была приоткрыта. Всего на пару сантиметров, но это нарушало весь миропорядок. Свекровь, Маргарита Степановна, женщина с железной дисциплиной и принципами, забыть запереть дачу? Это было из разряда немыслимого. Так не бывало. Никогда.
Она толкнула створку, и старая древесина с тихим, почти живым стоном уступила, впустив её в молчаливый, застывший воздух дома. Запах ударил в ноздри первым — не знакомый аромат старого дерева, воска для полов и сушеной мяты, а тяжёлый, затхлый, сладковато-прогорклый дух чужого присутствия. Анна застыла, вслушиваясь в тишину. Она была густой, звенящей, но не пустой. В ней пульсировала чужая жизнь.
Веранда выглядела как после нашествия мародеров. На грубом деревянном столе стояли две чашки с мутными остатками кофе, на дне одной плавала осклизлая коричневая гуща. Тарелка с засохшими макаронами и окаменевшим куском хлеба. Рядом на полу валялась чья-то кофта — тёмная, помятая, с неестественно вывернутыми рукавами, будто кто-то наспех, с силой стянул её с себя. Анну охватил ледяной, тошнотворный страх. У них в семье так не жили. Здесь царил идеальный порядок, каждая вещь знала своё место. Это был их крепкий, надёжный мирок, а теперь он был осквернён, взломан.
Кто? Бродяга, искавший ночлега? Шалящие подростки? Мысли метались, как перепуганные птицы. В подполе были запасы — крупы, тушёнка, банки с соленьями, оставленные свекровью «на черный день». Они с Алексем лишь посмеивались над её запасливостью, пока год назад паводок не отрезал их от мира на две недели. Тогда эти банки стали спасением.
И тут её пронзила другая мысль, острая, как лезвие бритвы, от которой кровь застыла в жилах. А вдруг Алексей? Вдруг он не в командировке? Вдруг он здесь, за той самой дверью, что ведёт в гостиную, с какой-нибудь… другой? И эта чашка, эта кофта — всё это следы их греха, их тайного убежища? Анна прижала ладонь ко рту, чтобы не закричать. Нет, это же паранойя! Они женаты всего два года, он любит её, он никогда… Но рациональные доводы тонули в паническом, животном ужасе.
И тут из гостиной донёсся звук. Тихий, едва уловимый скрип. Так скрипит пружина старого дивана, когда на неё садятся. Кто-то был там. Прямо сейчас.
Сердце заколотилось, отчаянно вырываясь из грудной клетки. Ноги стали ватными. Она должна была бежать, звать на помощь, но какая-то неведомая сила, смесь отчаяния, ревности и жгучего любопытства, тянула её вперёд. «Будь что будет», — прошептала она себе и, сделав глубокий вдох, резко распахнула дверь.
Воздух из комнаты был спёртым, пахлым сном. И на зелёном диване, укутанная в клетчатый плед, спала девушка. Совсем юная, почти девочка. Лучик весеннего солнца, пробившийся сквозь пыльное стекло, золотил её растрёпанные светлые волосы, лежащие на подушке. Милое, детское личико с ямочками на щеках и задорным курносым носиком. Девушка что-то пробормотала во сне, беспокойно поворочалась, укутавшись в плед крепче, словно ей было холодно. И вдруг её глаза приоткрылись — мутные, сонные, васильковые. Они встретились с глазами Анны.
— Мама, это ты? — прошептала она голосом, густым от сна. — Я вся промокла под дождём и уснула…
Она блаженно улыбнунувшись чему-то своему, сомкнула ресницы и снова провалилась в сон, будто ничего и не произошло. Будто появление Анны было самым естественным событием в мире.
Мир вокруг Анны поплыл, закружился, рассыпался на миллиард осколков. Она отшатнулась, спина больно ударилась о косяк двери. Это не их диван. Он был коричневым. Стены были другого оттенка. Это был не их дом! Она выскочила на улицу, захлёбываясь порывами ледяного ветра, и почти упала на лавочку у крыльца. И снова удар — этой лавочки здесь тоже не было! Только два пня и положенное на них свежих, ещё пахнущих смолой брёвнышко.
Голова шла кругом. Анна зажмурилась, пытаясь подавить накатывающую панику. «Досчитай до десяти, — звучал в памяти мягкий голос бабушки. — Медленно. И всё образуется». Она послушалась. Один… два… на третьем счету дыхание выровнялось… на десятом — мир медленно вернулся на свои места.
Она открыла глаза. Она сидела на том самом новом брёвнышке, которое на выходных устанавливали Алексей и его отец. В кармане завибрировал телефон.
— Ань, ты где? Третью попытку совершаю! Всё в порядке? — это был Алексей, и его голос, такой родной и взволнованный, вернул её к реальности.
Она, захлёбываясь и путаясь в словах, выпалила ему про открытую дверь, беспорядок, про спящую незнакомку на зелёном диване.
— Да быть того не может! — искренне изумился муж. — Кому мы там нужны? Ты уверена? Может, показалось?
— Да я же своими глазами видела! Она… она меня мамой назвала! — голос Анны сорвался на визгливую ноту.
— Аннушка, родная, может, ты переработала? Зачем ты одна туда поехала? Хотела сделать сюрприз? Слушай, maybe папе позвонить, пусть за тобой заедет? Я же только завтра. И потом, дорогая, у нас в гостиной диван коричневый, а не зелёный, ты ж сама его выбирала, — он говорил так мягко и заботливо, что Анне снова стало стыдно за свои дикие подозрения.
Она бросила взгляд в приоткрытую дверь. В полосе света был виден угол… коричневого дивана. Никакой девочки. Всё было чисто и пусто. Неужели и правда померещилось? Она поехала домой, так и не решившись остаться. Странный случай постепенно стёрся из памяти, затянутый повседневной рутиной, а вскоре и прекрасной новостью — Анна узнала, что беременна.
Прошли годы. Целая жизнь. История с дачей превратилась в смутное, почти сказочное воспоминание, в которое Анна сама уже почти не верила. Казалось, это был просто странный сон наяву, игра уставшего сознания.
Их дочь, Сонечка, росла — розовощёкая, весёлая, с двумя белоснежными бантами на светлых, как лён, косичках. Потом косички сменились модным каре, а банты — наушниками. И вот уже их Соня, высокая, стройная красавица с тем самыми васильковыми глазами и озорным курносым носиком, праздновала своё шестнадцатилетие.
— Мам, а давай день рождения на даче отметим? Уже тепло, костёр можно развести! Ко мне ребята приедут, и… и Митя Назаров будет. Ну можно, мамочка? — Соня смотрела на неё с мольбой, и Анна не могла устоять.
План был утверждён. Алексей, как всегда, должен был вернуться из командировки под вечер пятницы, а Соня упросила разрешить ей поехать раньше одной — подготовить всё к вечеринке. Митя, сын их старых друзей, получивший права, должен был встретить её на станции.
В пятницу Анна, закончив с делами, помчалась на дачу помочь дочери. Пахло мокрой землей, травой и свежестью. После недавнего дождя всё сияло изумрудной зеленью. Машины Мити у калитки не было. Анна вошла в дом.
Тишина. И снова… та самая, знакомая до боли картина. Дверь нараспашку. На веранде на стуле висела мокрая, насквозь промокшая куртка Сони. На столе стояла чашка с недопитым чаем.
Ледяная рука сжала сердце Анны. Она, почти не дыша, шагнула в гостиную. И обомлела.
На зелёном диване, укутавшись в тот самый клетчатый плед, спала её дочь. Светлые волосы растрепались по подушке, щёки пылали румянцем. Комната была залита тем же самым золотистым светом. Пружина скрипнула, Соня поворочалась и приоткрыла глаза. Васильковые, сонные.
— Мааа-м, как здорово, что ты приехала! — её голос был густым от сна, точь-в-точь как тогда, много лет назад. — Представляешь, у Мити машина заглохла, я от станции пешком через лес шла, под дождём. Вся промокла, замёрзла ужасно. Митя потом пришёл, чаем меня отпаивал, поехал сейчас за лекарством, я чихать начала. Мам, он такой заботливый… а тебе он нравится?…
Она сидела, закутанная в плед, на зелёном диване. На том самом. Они купили его пять лет назад, когда старый коричневый окончательно развалился.
«Ведь я это уже видела», — прошептала про себя Анна, и по её спине побежали мурашки. Не страх, а благоговейный, леденящий душу трепет перед чудом. Тот день. Звуки. Скрип. Спящая девушка. Слова «мама». Это не было галлюцинацией. Это было мимолётное окно, трещина во времени, через которую ей показали её будущее. Показали её дочь.
Вечером она попыталась рассказать обо всём Алексею.
— Эх, Аннушка, любовь ты моя, — только рассмеялся он, обнимая её. — Красивая как всегда, и фантазёрка тоже первоклассная. Не меняешься.
Анна не стала настаивать. Мужчины редко верят в такое. Но она-то теперь знала точно. Она видела отражение завтра. И диван тогда был зелёным. Абсолютно зелёным.
Чудеса случаются. Просто не всем дано их разглядеть.