Артём задыхался в тисках немого, липкого ужаса. Он не спал, ворочаясь на простынях, которые казались раскаленными углями. Каждый шорох за окном, каждый скрип старого дома заставлял его сердце сжиматься в тоскливом ожидании. Он ждал звука ключа в замке, легких, стремительных шагов в прихожей, счастливого девичьего смеха, который всегда наполнял их жилище светом. Но дом молчал. Молчал так громко, что в ушах стоял оглушительный звон.
Жажда, сухая и першащая, наконец заставила его подняться. Он брел по темному коридору, как призрак, и рука сама потянулась к ручке двери в комнату дочери. Он заглянул внутрь, уже заранее зная, что увидит. Лунный свет, холодный и беспристрастный, падал на идеально заправленную, пустую кровать. В воздухе витал тонкий, едва уловимый аромат ее духов – смесь цитруса и жасмина, который теперь казался Артёму запахом беды.
– Вера! – его голос, хриплый от бессонницы, прозвучал в тишине как выстрел. Он тряс за плечо жену, спящую тревожным, поверхностным сном. – Вер, Алисы нет. До сих пор.
– Первый раз, что ли? – переворачиваясь на другой бок, пробурчала она, не открывая глаз, – наверное, у Лены засиделась. Явится к утру.
– Так уже четыре утра, Вер! Четыре! – его крик был полон такого отчаяния, что Вера мгновенно поднялась на кровати, глаза ее расширились от внезапно нахлынувшего, леденящего душу осознания.
– Четыре? Боже мой, Господи… Нет, это неспроста. С ней что-то случилось! Обязательно что-то случилось!
Оставшиеся до утра часы растянулись в вечность. Они не говорили, они метались по квартире, как раненые звери, приникая к окнам, вздрагивая от каждого шума во дворе. Ровно в восемь, не дав себе ни секунды на промедление, они уже неслись в университет, слабеющей надеждой цепляясь за мысль, что дочь, как всегда ответственна и педантична, придет на первую пару.
Но Алисы не было. Ее не было ни на первой, ни на второй паре. Ее не видели вчера, ее не видели сегодня. Одногруппники пожимали плечами, преподаватели удивленно хмурили брови. Мир, такой привычный и надежный еще вчера, дал трещину, и из нее на Артема и Веру хлынула кромешная тьма.
Начались звонки. Сначала сдержанные, потом все более истеричные. Подруги, друзья, больницы… Сначала отделения скорой помощи, потом – приемные покои… А потом и вовсе страшные, леденящие душу слова: «морги». Каждый гудок в трубке, каждый ответ «нет, такой не поступала» отзывался в сердце новым витком боли. Отчаяние Веры вырвалось наружу тихим, монотонным стоном. Она билась головой о стену, и Артем едва успел подхватить ее, обессилевшую, на грани обморока.
– Надо идти в милицию, – выдохнула она, и в ее голосе звучала обреченность тонущего корабля.
Алису искали два месяца. Два бесконечных, выматывающих месяца, каждый из которых состоял из двадцати четырех часов мучительной неизвестности. К поискам подключились все: однокурсники расклеивали листовки по всему городу, соседи обзванивали дальние родственники, волонтеры прочесывали лесопарки. Каждый день начинался с молитвы и заканчивался горькими слезами. Каждый звонок мог стать как спасительной весточкой, так и приговором.
Вера не выдержала. Однажды утром Артем нашел ее на кухне, бледную, с синими губами, сжимающую руками область сердца. «Скорая», укол, больница с диагнозом «острый коронарный синдром». Он остался один на один со своей бедой, черный, как туча, молчаливый, как скала. Он уже почти смирился. Почти.
И вдруг – луч. Слабый, едва заметный, как искра в непроглядной ночи. Одна из сокурсниц Алисы, робкая девушка с испуганными глазами, на очередном допросе проронила:
– Она… она как-то говорила… что уйдет в монастырь…
Артем онемел. Ему показалось, что он ослышался.
– Куда? – его голос прозвучал чужим, сдавленным. – В какой монастырь? Ты ничего не путаешь?
– В какой – не знаю. Клянусь! Но разговор такой был. После того как… ну, как Арсений ее бросил. Она тогда сказала, что жить больше не хочет…
– Какой Арсений? – впервые за все время Артем услышал это имя. Оно резануло слух своей чужеродностью.
И девушка выложила все, что знала. О большой, страстной, тайной для всех любви. О планах пожениться сразу после диплома. О том, как первого сентября Алиса пришла на пары сияющая, а ушла – разбитая и опустошенная. Арсений, ее Арсений, был отчислен. По собственному желанию. Его телефон не отвечал, его страницы в соцсетях были удалены. Он испарился, растворился в воздухе, оставив после себя лишь горький осадок предательства и вселенскую пустоту.
Именно тогда, рыдая в подушку, Алиса и выкрикнула сквозь слезы: «Я больше никогда никого не полюблю! Мне незачем жить! Уйду в монастырь, чтобы вас всех никогда не видеть!»
Подруга тогда не придала значения этим словам, списав на бурную эмоциональность. Но теперь, спустя месяцы, эта фраза всплыла в памяти, как спасательный круг.
Поиски закрутились с новой, неистовой силой. Через несколько дней упорного следствия стало известно название монастыря – небольшой, древний, затерянный в лесах скит.
Артем, не помня себя, уже хвался за ключи от машины, но офицер, ведущий их дело, мудрый и видавший виды мужчина, остановил его:
– Не спешите, Артем Викторович. Это очень тонкая материя. А если она не захочет с вами разговаривать? А если откажется уезжать? Вы только усугубите ситуацию. Нужен план. И, на мой взгляд, вам нужен не родительский наказ, а помощь хорошего психолога.
– Где их сейчас, хороших? – мрачно буркнул Артем. – Одни шарлатаны на каждом шагу. Я что, со своей дочерью не сумею поговорить?
– Поговорить – сумеете. А вот решить проблему, которая привела ее туда, – вряд ли. Она со своей бедой пришла не к вам. Значит, доверия нет. А посторонний, незаинтересованный человек, да еще и специалист, может сделать то, что не сможете вы. Кстати, я знаю одного. Очень неординарного. Многим помог, в самых, казалось бы, безнадежных случаях. Его зовут Марк. Если кто и сможет достучаться до вашей девочки, то только он.
Сломленный и отчаявшийся, Артем согласился. Адрес был странным – глухая окраина, старый, обшарпанный дом.
Дверь открыл мужчина. Помятый, с многодневной щетиной, в мятом халате. От него пахло дешевым портвейном и безысходностью. Его взгляд был мутным, отсутствующим.
– Вам чего? – он еле ворочал языком.
Артем, преодолевая брезгливость и разочарование, объяснил суть своего визита.
– Сбежала в монастырь? – хрипло рассмеялся Марк, и в его глазах на мгновение мелькнула искорка живого интереса. – Оригинально. Вы что, сильно верующие? Нет? Еще интереснее.
– Вы что, издеваетесь? – возмутился Артем. – Это трагедия! Молодая девушка, вся жизнь впереди, и вдруг – монастырь! Нам сказали, что вы можете помочь.
– Не знаю, – психолог покачал головой, пошатываясь. – Надо подумать. Может, рюмочку? Для сугреву.
И Артем, к собственному удивлению, согласился. В грязной, заваленной книгами и бумагами кухне, под тихое потрескивание старого холодильника, Марк поведал свою историю. Историю блестящего психолога, который на раз решал чужие проблемы, но пропустил удар в собственном доме. Жена ушла. К другому. Просто, буднично, без драмы.
– Сапожник без сапог? – горько усмехнулся Артем.
– Именно, – Марк тяжело вздохнул. – Думал, справлюсь. Ан нет. Не знал, что так привязан. Эта пустота в квартире… она сводила с ума. Начал пить. Забросил практику. Появились сомнительные друзья, женщины, бессмысленные вечеринки. Деньги и спиртное текли рекой. Это помогало забыться. Ненадолго. Теперь я понял старую поговорку: «С утра выпил – весь день свободен». Я устал. Душа болит. Просыпаться по утрам не хочется. Тяжело подняться с нуля. Невыносимо тяжело – выкарабкиваться из минуса. Слабые ломаются. А я, как оказалось, слабак. Но люди… люди все равно иногда приходят. Даже в таком виде, – он указал на себя жестами. – И, наверное, это теперь единственное, ради чего я живу. Так что за вашей дочкой я съезжу. Как называется это место?
Раннее утро в монастыре. Воздух холодный, чистый, густой, им почти можно утолить жажду. Еще темно, только на востоке разливается слабая, размытая полоска зари. Матушка Мария, в чьей скромной келье жила Алиса, тихо, стараясь не шуметь, собиралась на первую службу.
Но Алиса не спала. Она лежала с закрытыми глазами и чувствовала, как ее разрывает изнутри. Она устала. Устала от показной, давящей благодати этого места. Устала притворяться смиренной и нашедшей утешение. Устала от бесконечного мытья посуды в трапезной, от однообразной пищи, от тихих, размеренных шагов по коридорам. Она изнемогала от тоски по дому, по громкой музыке, по дурацким шуткам с подругами, по запаху кофе из кофемашины в университете, по взглядам мальчишек.
Арсений… Его образ уже потускнел, стал плоским и невыразительным. Ушел и ушел. И из-за этого она чуть не сломала себе жизнь? Из-за этого заставила страдать родителей? Мысль о них, о маме с ее добрыми глазами, о папе с его вечными шутками, пронзала сердце острой, свежей болью.
Страшно было возвращаться. Что она скажет? Как посмотрит в глаза? Ее наверняка отчислили из универа. А здесь… здесь ее приняли, пригрели, не лезли в душу, не пытались наставить на путь истинный. Просто ждали. Ждали, когда ее собственная душа найдет дорогу назад. И в этой тишине, в этом ожидании, она начала слышать саму себя. И тихо, про себя, шептать: «Господи, помоги, подскажи, как мне быть…»
Весь этот день Алиса провела в трапезной, и время, наполненное монотонным трудом, пролетело незаметно. Теперь она сидела в келье и ждала матушку с вечерней службы на их маленькое, ставшее уже традиционным чаепитие.
Всю долгую дорогу до монастыря Марк молчал. Его друг за рулем не нарушал тишину, чувствуя: с Марком происходит что-то важное. Он не просто ехал на работу. Он будто готовился к главной встрече в своей жизни. Он был сосредоточен и серьезен, каким его давно не видели.
А вот и он – старый скит, окруженный мощной стеной, будто выросшей из самой земли. Древние стены дышали покоем и вечностью.
– Ты со мной? – тихо, почти шепотом спросил Марк. Его пальцы слегка дрожали.
– Нет, я погуляю тут, подожду, – кивнул друг.
Марк медленно двинулся к воротам. Ноги были ватными, в висках стучало. В голове проносился рой мыслей, страхов, сомнений. Он подошел вплотную к древнему дереву, потрогал шершавую древесину. И вдруг… что-то переключилось.
Тишина.
Она обрушилась на него не как отсутствие звука, а как некая плотная, живая, tangible субстанция. Она вошла в него, заполнила каждую клеточку, вымела прочь весь мусор тревожных мыслей, все терзания и боль. Внутри него воцарились невероятный, немыслимый покой и ясность. Он стоял, оглушенный этой тишиной, и не мог пошевелиться. Он чувствовал, как годами копившаяся грязь, обиды, злость и отчаяние растворяются без следа в этом океане безмолвия. Его душа, израненная, исцарапанная, вдруг расправила крылья и вздохнула полной грудью. Это было сладкое, всепоглощающее ощущение… Ощущение любви. Безграничной, всепрощающей, не требующей ничего взамен.
И сквозь эту благодатную тишину до него стало доноситься пение. Негромкое, стройное, идущее откуда-то из глубины, из храма с небесно-голубыми куполами. Он не понимал слов, но они проникали прямо в сердце, касаясь самых потаенных его струн. Ему не было так хорошо никогда в жизни. Он плакал. Молча, не вытирая катившихся по щекам слез облегчения.
В дверь кельи постучали. «Матушка так рано?» – удивилась Алиса и открыла.
На пороге стоял незнакомый мужчина. Он выглядел очень странно – помятый, небритный, но глаза… Его глаза были чистыми, ясными и бесконечно уставшими. В них светилась та самая тишина, что наполнила монастырь.
– Ты Алиса? – спросил он тихо. Его голос был спокоен и глубок.
– Да…
– Как ты? Выздоровела?
– Я… я не болела, – растерялась девушка.
– А я болен. Очень болен, – он вошел и присел на табурет, будто не было в нем сил стоять.
И он начал говорить. Говорить без утайки, без жалости к себе. Он рассказывал о своих ошибках, о предательствах, о нанесенных обидах, о родителях, которых не ценил и не понимал. О том, как своей черствостью и эгоизмом он годами калечил собственную жизнь и жизни тех, кто был рядом. Это была исповедь. Искренняя и страшная.
Алиса слушала, и в ее душе оживали образы самых близких людей. Ее мама, ее папа…
– Тебя ждут дома, – неожиданно прервал он свой монолог.
– Я знаю…
– Твоя мама очень постарела за эти месяцы. Она почти все время молчит и плачет. Плачет тихо, чтобы никто не видел.
Сердце Алисы сжалось от острой, физической боли.
– Отец поседел. Вся голова – белая. Он держится молодцом, но глаза… его глаза выдают всю боль. Они живут в аду. В аду из-за тебя. Они любят тебя больше жизни.
– Я тоже их люблю… – прошептала она, и слезы покатились из ее глаз.
– Правда? Поэтому ты подарила им такие муки?
Алиса не находила слов. Она сидела, сгорбившись, и перед ее глазами стояли они – ее мама, седая и плачущая, и ее папа, с глазами, полными неизбывной тоски.
– Я не хотела… Я не думала… – всхлипнула она.
– Они знают. Они простили тебя еще до того, как ты решилась уйти. Они просят только об одном – вернуться. Вернешься?
Алиса подняла голову. В ее глазах горела решимость.
– Поедем! Прямо сейчас!
Марк усадил Алису на заднее сиденье машины, заботливо укрыл ее ноги теплым, пуховым платком, который передала с ним Вера – на счастье.
– Ты что, не едешь? – удивленно спросил друг за рулем, видя, что Марк закрывает дверцу и отступает назад.
Марк ничего не ответил. Он лишь улыбнулся. Легкой, светлой, абсолютно sober улыбкой. Он стоял неподвижно у ворот монастыря, смотря всему машине, пока та не скрылась за поворотом, увозя с собой спасенную душу.
А потом он обернулся и посмотрел на древние стены, на голубые купола, уходящие в пронзительно-ясное небо. Он нашел то, что искал всю свою жизнь. Он нашел Тишину. И он сделал свой выбор. Он шагнул назад, за ворота, чтобы остаться. Чтобы исцелиться.