Антонина Петровна звонила уже в пятый раз. Я смотрела, как экран телефона светится на столе, и не двигалась с места. За окном, у ворот, парковалась вторая машина. Слышала голоса, хлопанье дверей, недоуменный гул.
Дочка сидела рядом, кутаясь в плед у камина, и листала журнал.
— Мам, а папа скоро приедет? — спросила она.
— Скоро, — ответила я и отпила горячего какао.
Мы были за три часа езды от дома. В тёплом деревянном домике на турбазе, где пахло сосной и дымом. А у нашего коттеджа в этот момент собирались двадцать два голодных гостя, которые ждали меня у плиты.
Телефон звонил снова. Я выключила его и улыбнулась.
Год назад всё было иначе. Тогда я еще не умела говорить “нет”.
Мы с Виктором двенадцать лет прожили в общежитии, пока мне не достался дедов дом. Коттедж в пригороде, с печкой и большой гостиной. Переехали в марте. Виктор ходил счастливый, дочка впервые получила свою комнату.
А в апреле позвонила Антонина Петровна. До этого она вспоминала о нас раз в год, и то через смс. Теперь голос зазвучал мягко, заботливо.
— Витенька, как вы там? На Новый год надо собраться всей семьей, у вас ведь такие условия теперь…
Виктор не умел отказывать матери. Никогда не умел.
Двадцать второго декабря она приехала с ревизией.
Я вешала шторы, когда услышала её голос в прихожей.
— Витя, семейный совет решил — гуляем у вас. Нас будет человек двадцать два.
Она прошла в гостиную, потрогала спинку дивана.
— Вера работает кондитером, для неё накрыть стол — вообще ерунда, правда?
Я стояла на стремянке с карнизом в руках. Хотела сказать, что работаю по двенадцать часов, что продукты стоят как половина зарплаты. Но слова застряли где-то в горле.
— Мы потом рассчитаемся, — добавила свекровь и повернулась к Виктору. — Ты ведь понимаешь, как важно, чтобы семья была вместе?
Виктор кивнул.
Деньги, конечно, никто не дал.
Тридцать первого декабря я встала в шесть утра. Полтора ведра картошки, пять килограммов курицы, селедка под шубой в двух мисках. К обеду у меня горели ладони от ножа, спина ныла.
Виктор расчищал дорожки от снега. Дочка наряжала ёлочку. Я осталась одна с горой грязной посуды и мыслью, что через несколько часов сюда ввалятся двадцать два человека, которых я толком не знаю.
В семь вечера первые гости звонили в дверь. Я не успела переодеться. Антонина Петровна вошла с громким смехом, в блестящем платье, с укладкой, как после салона.
— Вера, а где закуски? Давай быстрее, гости ждут!
Я таскала тарелки, наливала, подогревала, убирала. Меня никто не звал к столу. Виктор сидел рядом с матерью, поднимал рюмку. Я поймала его взгляд один раз — он опустил глаза.
Около полуночи присела на диван в дальней комнате. Просто на минуту. Но тело отключилось само — я провалилась в сон, тяжелый, как обморок.
Проснулась в шесть утра от холода. В гостиной храпели люди, кто-то спал прямо на ковре. На столе — остатки еды, перевернутые бокалы, пятна от красного сухого. Фамильная посуда деда — три тарелки из старого сервиза — валялась в осколках.
Я стояла посреди разгрома и не плакала. Слез просто не было.
Весь следующий день я мыла, вытирала, выносила мусор. Антонина Петровна проснулась к обеду, потребовала кофе.
— А когда будет продолжение банкета? — спросила она, зевая.
Виктор молчал.
На третье января свекровь протянула мне пакет.
— Это тебе. За труды.
Внутри лежало кусковое мыло в мятой обертке. Дешевое, с запахом хозяйственного.
Я взяла и кивнула молча.
Год прошел. Двадцать второго декабря Антонина Петровна позвонила снова.
— Витя, мы решили, что опять соберемся у вас. Нас будет столько же, может чуть больше. Вера ведь знает уже, что готовить, правда? В прошлом году всё было отлично.
Виктор посмотрел на меня виновато. Ждал скандала.
— Хорошо, — ответила я спокойно. — Приезжайте.
Он удивленно поднял брови, но я просто продолжила мыть посуду.
На следующий день я купила три путевки на турбазу. В лесу, в трех часах езды, домики с каминами. Виктор работал допоздна весь декабрь, не заметил, как я собирала вещи.
Тридцатого декабря вечером Антонина Петровна позвонила мне.
— Вера, ты помнишь, что завтра едем? Приготовь, как в прошлый раз, только оливье побольше. И не забудь про горячее, курицы было маловато.
— Всё будет, — сказала я.
Она повесила трубку довольная.
Тридцать первого декабря в десять утра мы с дочкой сели в такси. Виктора не было дома — он уехал на работу рано утром, обещал вернуться к трем. Я оставила дом чистым, пустым, запертым на все замки.
— Мам, а папа знает, что мы уезжаем? — спросила дочка в машине.
— Узнает, — ответила я.
К часу дня мы уже сидели в теплом домике, пили какао и смотрели в окно на заснеженные сосны.
Телефон я выключила сразу.
Виктор приехал домой в три часа. У ворот уже стояли машины. Антонина Петровна вышла с коробкой игристого, громко смеялась, окликала родственников.
Дверь была заперта. Окна темные.
Он звонил мне. Раз, второй, десятый. Антонина Петровна сначала возмущалась, потом кричала.
— Это безобразие! Как она посмела! Витя, немедленно разберись!
Родственники стояли на морозе, переминались с ноги на ногу. В городе все кафе были забиты, столики заказаны. Кто-то предложил ехать к сестре Виктора — та отказалась, квартира маленькая.
К вечеру родня разъехалась по домам. Злая, голодная, обиженная. Антонина Петровна уехала последней, хлопнув дверцей так, что звук разнесся по всей улице.
Виктор остался один у ворот пустого дома.
Первого января, около полудня, он приехал на турбазу. Я увидела его из окна — шел по заснеженной дорожке, в руках букет роз, лицо красное от мороза.
Дочка побежала навстречу, он обнял её, но глаза смотрели на меня.
Мы вышли на крыльцо. Я стояла в теплом свитере, отдохнувшая, спокойная. Он протянул цветы молча.
— Мать сказала, что ты больше не переступишь порог её дома, — произнес он.
— Хорошо, — ответила я. — А ты?
Он долго молчал. Потом опустил взгляд.
— Я вчера один открывал дверь двадцати двум людям и объяснял, почему стола нет. Мать орала на меня полчаса. При всех. Сказала, что я тряпка и не могу справиться с женой.
Я ничего не ответила. Он поднял голову.
— Больше не повторится. Обещаю.
Я взяла розы из его рук и кивнула. Не потому, что сразу поверила. А потому, что впервые за год он говорил со мной, а не с тенью матери.
Весной Антонина Петровна пыталась восстановить отношения. Звонила Виктору, намекала на майские праздники. Он отвечал коротко:
— Мы заняты.
На следующий Новый год мы встречали втроем. Я накрыла маленький стол, приготовила ровно столько, сколько нужно. Виктор зажег камин, дочка повесила игрушки на елку.
В одиннадцать вечера он поднял бокал и посмотрел на меня.
— За тебя.
Я улыбнулась. Не потому, что всё стало идеально. А потому, что в своем доме я наконец почувствовала себя хозяйкой, а не прислугой.
Антонина Петровна с тех пор к нам не приезжала. Родня обходила наш дом стороной. И я ни разу не пожалела о той турбазе, о выключенном телефоне, о двадцати двух голодных гостях у порога пустого дома.
Иногда лучший ответ — это тишина. И запертая дверь.
Если понравилось, поставьте лайк, напишите коммент и подпишитесь!