Алена прижалась лбом к холодному стеклу, наблюдая, как зажигаются вечерние огни за окном. Снизу доносился нарастающий гул машин — час пик в спальном районе подходил к концу. Однушка на пятом этаже панельной девятиэтажки обходилась им в восемнадцать тысяч, и каждый раз, переводя деньги хозяйке, Алена мысленно подсчитывала, сколько квадратных метров своей, ипотечной, они могли бы купить на эти суммы. Квартира была неплохой — с евроремонтом, новой мебелью, но чужая. Вечно чужая.
Ключ щёлкнул в замке, и на пороге появился Максим, сгибаясь под тяжестью двух переполненных пакетов из ближайшего супермаркета.
— Ужин принёс, — бросил он, снимая куртку. — Пельмени. Будем?
Алена молча кивнула, спрыгнула с подоконника и пошла ему навстречу. Максим уже разгружал покупки на кухонный стол, доставая упаковки с фаршем, овощами, пачку пельменей. Она остановилась в дверном проёме, наблюдая за его движениями. Три месяца с дня их тихой регистрации в загсе. Никакого белого платья, пьяного гулянья или криков «Горько!» — только два свидетеля, скромный букет и шампанское в кафе через дорогу. Оба тогда считали, что главное — быть вместе, а не тратить последние на ритуалы.
Она работала на себя — дизайнер-фрилансер, рисовала логотипы, упаковку, сайты. Заработок прыгал от двадцати пяти до сорока в месяц, в зависимости от потока заказов. Максим получал стабильные пятьдесят тысяч менеджером в строительной фирме. Вместе хватало на аренду, еду, коммуналку и редкие походы в кино. Они копили — медленно, но верно, по пять-семь тысяч ежемесячно, на первоначальный взнос. Их общая мечта, их будущая крепость.
Жили экономно, без излишеств. Готовили дома, покупали одежду на распродажах, отдыхали на диване с сериалами. Но были счастливы — потому что вместе.
После ужина Максим упёрся взглядом в экран смартфона, а потом, отложив его, тяжело вздохнул.
— Ален, мама звонила сегодня.
— И что? — она не оторвалась от чашки с чаем.
— Предлагает нам переехать к ней. Временно.
Алена медленно поставила кружку на стол, чувствуя, как внутри всё сжимается.
— К твоей матери? Насовсем?
— Нет, на год, максимум. Пока не накопим на взнос. Смотри, — он оживился, — мы платим восемнадцать тысяч в месяц. За год — больше двухсот. Это же огромные деньги! Мы ускоримся в два раза.
— Макс, нет. Я не хочу.
— Почему? У неё трёхкомнатная, просторно. У нас будет отдельная комната. Ты сможешь работать.
— Я работаю из дома, Максим! Целыми днями я буду в четырёх стенах с твоей матерью. Ты понимаешь, что это значит?
— Мама не монстр, — он поморщился. — Ей одиноко. Папа умер, она одна в большой квартире. Мы поможем ей, она поможет нам.
— Нет, — твёрдо повторила Алена. — Это не обсуждается.
Но Максим не сдавался. Две недели он мягко, но настойчиво давил: считал деньги, рисовал радужные перспективы, убеждал, что Людмила Петровна — добрая и покладистая женщина.
— Ты её почти не заметишь, — уверял он. — У неё свой ритм, у тебя — свой. Просто подумай, Ален. Наша квартира. Наша.
В конце концов, она сломалась. Решила, что ради общего будущего можно потерпеть. Год — это не вечность.
Людмила Петровна встретила их на пороге своей «сталинки» с распахнутыми объятиями. Женщина за шестьдесят, с короткой седой стрижкой и пронзительным взглядом.
— Наконец-то! Заходите, обустраивайтесь! Дом — большой, хватит на всех!
Квартира и правда была впечатляющей: высокие потолки, паркет, массивная мебель. Комната молодым досталась светлая, выходившая во двор. Максим, распаковывая чемоданы, радостно улыбался:
— Видишь? Всё нормально. Мы справимся.
Первые дни Алена старалась изо всех сил: вставала раньше всех, готовила завтраки, поддерживала идеальную чистоту, готовила ужины. Людмила Петровна поначалу была приветлива, хвалила стряпню, благодарила. Но вскоре начались «добрые советы».
— Алёнушка, ты мясо пересушила. В следующий раз следи за временем.
— Ковёр в зале нужно пылесосить против ворса, а не как попало.
— Бельё складывать нужно по моей системе, я покажу.
Алена кивала, стискивая зубы. Она не жаловалась Максиму, который приходил с работы уставшим и разбитым. На его робкие расспросы бросала: «Всё нормально». Не хотела быть скандалисткой.
Через месяц свекровь стала входить в их комнату без стука. Резко открывала дверь и заставала Алену за работой.
— Ты чем занимаешься? А, опять в компьютере. Слушай, зайди на кухню, посуда с вчера не вымыта.
— Людмила Петровна, у меня дедлайн…
— Успеется. Мне сейчас помощь нужна.
Алена, оставшись одна, глухо дышала, пытаясь унять дрожь в руках. «Год, — твердила она себе. — Всего год».
На втором месяце придирки стали откровенными. Свекровь могла стоять над душой, пока та работала, и скептически цокать языком:
— И это ты называешь работой? Кнопки нажимать? В мои годы женщины станки на заводах таскали, а не в интернете сидели.
— Это современная профессия, Людмила Петровна. Я деньги зарабатываю.
— Какие деньги? Копейки. Лучше бы полы помыла, пользы больше было бы.
Алена пыталась объяснять, показывала проекты, но та лишь отмахивалась. Напряжение копилось. Девушка начала огрызаться.
— Я не буду пережаривать котлеты! Если не нравится — готовьте сами!
— Как ты со старшими разговариваешь?!
— Так же, как вы со мной!
Людмила Петровна тут же жаловалась сыну. Максим, выслушивая обе стороны, лишь устало вздыхал:
— Ален, ну зачем лезть на рожон? Мама пожилая, ей сложно перестроиться. Просто не обращай внимания.
— Не обращать? Она меня унижает, Максим! Называет дармоедкой!
— Потерпи, ладно? Ради нас. Ради нашей квартиры.
Он не вступал в открытые конфликты, отмалчивался. Алена чувствовала себя преданной и одинокой.
К третьему месяцу житья под одной крышей атмосфера накалилась до предела. Людмила Петровна теперь открыто заявляла за ужином:
— Сидишь тут на моей шее, воду мою литрами тратишь, свет жжёшь. А сама ни гвоздя не вбила.
— Я плачу за половину продуктов! — вспыхивала Алена.
— Половину? Да ты одна жрёшь за троих! Я считаю!
Максим в такие моменты молча копошился в тарелке, избегая встретиться с ней взглядом. Однажды, после очередного скандала, Алена вскочила из-за стола и ушла в комнату, захлопнув дверь. Она упала на кровать, сжимая кулаки. Не слезы, а яростная, густая злость подступала к горлу.
Их общая копилка росла черепашьими темпами. За три месяца удалось отложить лишь тридцать тысяч. Максим тратил больше запланированного — бензин, обеды в кафе, непредвиденные расходы. У Алены же был провальный период — заказов мало, доход упал. Перспектива съезда таяла на глазах, превращаясь из года в полтора, а потом и в два. Алена чувствовала, что попала в капкан, из которого нет выхода.
В начале декабря Максима неожиданно отправили в командировку — на три недели, в другой город. Провожая его рано утром в понедельник, она чувствовала себя узником, которого оставляют без последней защиты.
— Держись, — сказал он, целуя её в щёку. — Скоро вернусь.
Дверь закрылась, и Алена осталась наедине со свекровью.
***
Первая неделя прошла натянуто, но без взрывов. Алена старалась быть невидимкой: работала в комнате, выходила только на кухню, мыла за собой посуду. Людмила Петровна ворчала себе под нос, но не более.
Вторая неделя началась с проверки холодильника.
— Алёна! Иди сюда! — её голос прозвучал как удар хлыста.
Алена вышла, предчувствуя недоброе.
— Это что? — свекровь ткнула пальцем в упаковку с йогуртами. — Зачем столько? По сто рублей штука!
— Это мои йогурты. На завтрак.
— На завтрак можно кашу есть! Деньги на ветер! А вы тут копите, говорите!
— Это мои личные деньги, Людмила Петровна, — сквозь зубы произнесла Алена.
— Личные? А квартплата? А электричество? Всё я плачу! А вы тут деликатесами балуетесь!
Алена развернулась и ушла, хлопнув дверью. Терпение лопнуло.
На третьей неделе, в середине декабря, ударил настоящий мороз. Алена, измученная постоянным напряжением, позволила себе маленькую слабость — купила на распродаже в интернет-магазине блузку. Белую, с кружевными манжетами, за тысячу семьсот рублей. Это была её первая обновка за последние полгода.
Посылку она принесла домой, распаковала в комнате и примерила. Блузка сидела безупречно. Она смотрела на своё отражение в зеркале и впервые за долгое время улыбнулась.
Дверь распахнулась без стука. На пороге стояла Людмила Петровна в ночной рубашке.
— Это что ещё за тряпка?
— Я купила блузку.
— Сколько?
— Тысячу семьсот.
— Что?! — лицо свекрови исказилось. — Ты сошла с ума! Такие деньги за тряпку, когда вы каждую копейку на квартиру считаете!
— Я заработала эти деньги! — голос Алены задрожал. — Имею право!
— Право? Ты живёшь здесь бесплатно, ешь мою еду, а деньги тратишь на ерунду! Хватит паразитировать на моём сыне! Убирайся из моего дома! Сейчас же!
— Сейчас ночь! — ахнула Алена.
— Какая разница! Марш отсюда!
Дверь захлопнулась. Алена стояла посреди комнаты, не в силах пошевелиться. Потом, на автомате, начала срывать с вешалок свои вещи, запихивая их в большую спортивную сумку. Руки дрожали, слёзы застилали глаза. Она плакала, не сдерживаясь, громко и безнадёжно.
Через полчаса, застегнув сумку, она вышла в прихожую. Людмила Петровна, в халате, стояла, скрестив руки.
— Ну что, свободна?
— Да.
— И слава богу. Надоела.
Алена вышла на лестничную площадку. Дверь с грохотом захлопнулась за её спиной. Морозный воздух обжёг лёгкие. Она потащила сумку вниз, к выходу во двор. Ночь была тихой и безлюдной. Достав телефон, она нашла ближайшую недорогую гостиницу и вызвала такси.
Номер оказался маленьким, с протертым ковром и запахом табака. Алена упала на кровать и разревелась, как ребёнок — с надрывом, с истерикой. Все накопленные за месяцы унижения, обиды и горечь вырвались наружу.
Утром, с красными опухшими глазами, она взяла телефон. Пальцы дрожали, но она медленно, тщательно набрала сообщение Максиму:
«Твоя мать выгнала меня ночью. Я в гостинице «Высотка» на Вокзальной. Если я тебе дорога — забери. Если нет — подам на развод.»
Она нажала «отправить», положила телефон на тумбочку и уставилась в потолок. Теперь всё зависело от него.
Прошло десять минут. Сообщение доставлено. Алена неотрывно смотрела на экран, ожидая, что вот-вот появится значок набора текста, зазвонит телефон. Но экран горел ровным тёмным стеклом. Ничего.
Она провела в номере весь день, не в силах заставить себя есть или работать. Заказала кофе из автомата в холле, и он стоял нетронутый, остывая. Вечером пришло первое сообщение от Максима. Не звонок — именно сообщение.
«Алён, что случилось? Мама сказала, ты сама ушла после ссоры из-за покупки. Зачем провоцировала?»
Она перечитала строчки несколько раз, будто не веря глазам. «Зачем провоцировала?» Эти слова впивались в сознание острыми осколками. Всё её существо возмутилось, но руки сами потянулись к клавиатуре. Она набрала длинное, эмоциональное объяснение, описав и ночной скандал, и свои месяцы терпения. Отправила. Ответ пришёл почти сразу.
«Она пожилая, нервная. Ты могла бы просто промолчать. Сейчас не время для ссор. Возвращайся, поговорим.»
«Возвращайся». Не «я сейчас приеду», не «где ты, я за тобой», а — «возвращайся». Сама. Как провинившаяся школьница. Алена выключила телефон и забросила его в сумку. Больше сил не было.
На следующий день она продлила бронь в гостинице ещё на сутки. Нужно было принимать решение, действовать. Она открыла ноутбук и начала мониторить сайты с объявлениями об аренде. Цены кусались, но она нашла несколько вариантов студий на окраинах. Позвонила по одному — договорилась о просмотре на послезавтра.
Вечером, поборов себя, она включила телефон. Его забросало уведомлениями. Пропущенные звонки от Максима, десяток сообщений. Она открыла последнее, пришедшее час назад.
«Ален, ты где? Почему телефон выключен? Я волнуюсь. Давай не будем дуться. Позвони.»
Она не стала читать остальные. Просто набрала его номер. Он ответил почти мгновенно.
— Алён, наконец-то! Я уже не знал, что думать! — его голос звучал уставшим, но не было в нём ни тревоги, ни раскаяния.
— Ты прочитал моё сообщение? — спросила она ровно, без эмоций.
— Ну, прочитал. Мама, конечно, погорячилась, но ты же понимаешь… она другая. Ей сложно. А ты со своими покупками…
— Какими покупками, Максим? За полторы тысячи? Это последняя капля! Меня выгнали ночью! На улицу! Ты это осознаёшь?
— Осознаю, но… — он замолчал, и в тишине она услышала его тяжёлый вздох. — Но ты же знаешь её характер. Надо было быть умнее. Просто вернись, извинись, и мы…
— Извиниться? — её голос сорвался на высокую, почти истерическую ноту. — Перед тем, кто вышвырнул меня как собаку? Нет, Максим.
Она положила трубку. Сердце колотилось где-то в горле. Это был конец. Она это поняла.
На следующий день Алена поехала смотреть студию. Маленькая, двадцать метров, в панельной пятиэтажке на самом краю города. Совмещённый санузел, кухня-ниша, старый диван и стол. Но своя. Свои четыре стены. Она тут же подписала договор и внесла залог.
Переезд занял два дня. Забрала из гостиницы свои вещи, купила самое необходимое в ближайшем гипермаркете. Когда она впервые осталась одна в новой, пустой и прохладной студии, её накрыло не одиночество, а странное, непривычное чувство покоя. Тишины. Никто не ворвётся без стука, не бросит косой взгляд, не прокомментирует её выбор.
Через неделю, собравшись с духом, она подала заявление на развод через сайт госуслуг. Максим узнал об этом, судя по всему, получив уведомление. Его реакция была бурной. Он звонил беспрестанно, умолял передумать, кричал, плакал. Однажды вечером он приехал к её дому и стал звонить в домофон, стучать в дверь.
— Алена, выйди! Поговорим! Мы всё исправим! Я поговорю с мамой, мы снимем квартиру! Выйди!
Она стояла за дверью, прижавшись спиной к стене, и молчала. Слёзы текли по лицу, но внутри была каменная уверенность. Слишком поздно. Слишком много было сказано и не сказано вовремя.
— Я тебя люблю! — кричал он с лестничной площадки, и его голос дрожал. — Мы же всё планировали! Квартиру, детей!
Она не ответила. Через некоторое время он ушёл. Больше он не приходил.
Суд состоялся спустя месяц, в конце января. Зима была в разгаре, хмурое низкое небо давило на город. Они встретились в коридоре суда. Максим был в мятой рубашке, небрит, с синяками под глазами. Она — в строгом тёмном платье, собранная.
Процедура была быстрой. Нет совместного имущества, нет детей, нет претензий. Судья механически задавала вопросы, ставила печати. Накопления, хранившиеся на их общем счёте, поделили пополам. Когда им выдали на руки свидетельства о расторжении брака, Алена почувствовала не боль, а пустоту. Как будто вырвали что-то большое и болючее, но на его месте осталась лишь лёгкость.
Они вышли из здания вместе и замерли на заснеженных ступеньках. Ветер гнал по асфальту жухлую листву.
— Ты уверена? — тихо спросил он, не глядя на неё. — Мы могли бы всё начать заново. Без мамы.
Алена посмотрела на него — на этого уставшего, сломленного мужчину, который когда-то был её любимым.
— Нет, Максим. Не могли.
— Почему? Из-за неё? Из-за мамы?
— Нет, — она покачала головой. — Из-за тебя. Ты всё видел. Слышал. Понимал. И молчал. Ты позволил ей унижать меня, а потом посчитал, что это я должна извиняться. Ты выбрал сторону, даже не вступив в бой.
Он опустил голову, в его позе читалось полное поражение.
— Прости, — прошептал он.
— Да, — сказала она. — Я тебя прощаю. Но это ничего не меняет.
Она развернулась и пошла прочь, не оглядываясь. Снег хрустел под ботинками, холодный воздух обжигал лицо. Она шла в свою маленькую студию, в свою новую, одинокую, но честную жизнь.
***
Прошло несколько месяцев. Алена привыкла к своему новому ритму. Работала много, заказы пошли в гору. Она купила себе новый монитор, удобное кресло, несколько книг по дизайну. Иногда, по вечерам, она заказывала еду на дом или сама готовила что-то простое, не оглядываясь на чьё-то мнение. Она могла носить старый растянутый свитер целый день или, наоборот, нарядиться в своё самое красивое платье без всякого повода. Никто не комментировал. Никто не осуждал.
Как-то раз, листая ленту в соцсети, она наткнулась на фото Максима. Он был с Людмилой Петровной на даче, они улыбались в камеру. У него был вид человека, который смирился. Она пролистала дальше, не испытывая ни злобы, ни сожаления.
Однажды в её почту пришло письмо от риелторского агентства с подборкой квартир. Она удалила его, не открывая. Пока её собственная квартира была не нужна. У неё был свой дом. Маленький, съёмный, но её крепость. Та, где её слово было законом, где её достоинство было неприкосновенно.
Она усвоила урок, оплаченный дорогой ценой: никакая общая цель не стоит потери самоуважения. Никакой компромисс не должен требовать молчаливого согласия на унижение. Лучше своя скромная берлога, чем золотая клетка в чужом замке с чужими правилами.
И глядя на закат из окна своей студии, Алена понимала — она свободна. По-настоящему. И это было главной победой в её жизни.
Конец.