Одиночество обрушилось на него тяжёлым, неподъёмным грузом, оставив после себя лишь звенящую пустоту и два маленьких, беззащитных сердца, бьющихся в такт его собственному растерянному сердцу. Казалось, сама жизнь потеряла все краски, превратившись в чёрно-белый негатив, где каждое утро было похоже на предыдущее. Он любил её, свою Ларису, без памяти, без оглядки, без малейшей доли здравого смысла. Эта любовь зародилась ещё в далёкие дни беззаботного детства, в одном дворе, на одних и тех же качелях. И пока он украдкой наблюдал за девочкой с соломенными волосами, другая девочка, с тёмными, серьёзными глазами, смотрела на него.
Соседка, всегда такая весёлая и шумная, неожиданно для всех ответила на его тихую, преданную любовь. Позже, уже будучи взрослой, она призналась себе, что решение это было не от сердца, а от холодного, практичного расчёта, подсказанного матерью.
— Оглянись вокруг! Что тебе смогут дать эти ветреные мальчишки с их громкими песнями и пустыми мечтами? А этот — другой. Он учится, у него в руках будет настоящая профессия. И смотрит на тебя так, словно ты — единственное солнце в его небе. За ним — как за каменной стеной. Будешь в тепле и в безопасности.
Девушка прислушалась к голосу разума, испугавшись повторить судьбу матери, вечно уставшей, вечно работающей не покладая рук, чтобы поставить на ноги дочь без отца. Она сказала «да», и он, ошеломлённый счастьем, даже не стал искать подвоха. Он не знал, что после свадьбы, в тайне ото всех, его жена изредка видилась с тем самым парнем с гитарой, чья улыбка когда-то заставляла её сердце биться чаще.
— Не будь дурой! — шипела мать. — Узнает — выгонит вон! И останешься у разбитого корыта, никому не нужная.
Молодая жена лишь отмахивалась, считая, что имеет право на маленькие секреты. Потом на свет появилась дочка, а следом и сын.
— Слава Богу, — крестилась бабушка, разглядывая младенцев, — хоть на тебя не похожи, всюду твой папа проглядывает. А я уж боялась, что ты мне такого сюрприза преподнесёшь.
Муж день и ночь пропадал на работе, а вернувшись домой, тут же включался в домашние хлопоты. Никто из друзей не знал, что он сам гладил пелёнки и готовил ужины — постепенно друзья и сами куда-то исчезли, растворились в водовороте его новой, предельно занятой жизни. Родители же, после его женитьбы, перебрались в тихую деревню. Его это не смущало; он был готов тащить на себе весь этот воз, лишь бы его солнце сияло рядом.
Но однажды солнце погасло. Она ушла. Оставила его и двух малышей.
— Ты лучше справишься один, — прозвучали её последние слова. — Какая из меня мать? А мы с Пашей… мы уезжаем. В столицу. Ему там предложили играть, сначала в ресторане, а там — кто знает. Прости меня.
— За что прощать? — голос его был хриплым и чужим. — Ладно, меня. Но детей… они же тебя любят.
— Пустое! Маленькие ещё, ничего не понимают. Забудут быстро.
Тогда в доме появилась она — Вероника. Та самая девочка с тёмными глазами из детства. Она пришла помочь, поддержать, взвалить на свои хрупкие плечи часть его непосильной ноши. А потом как-то само собой получилось, что она осталась. Навсегда. Она мечтала о своём ребёнке, но врачи лишь разводили руками — сложности со здоровьем, о естественном материнстве не могло быть и речи.
— Не плачь, — гладил он её волосы, чувствуя себя виноватым.
— Я не плачу, — улыбалась она, поднимая на него сияющие глаза. — Мне и этих двоих с лихвой хватает. Я их люблю, как родных.
Тем временем в столице у бывшей жены и её музыканта всё складывалось как по маслу. Его пригласили в настоящую группу, а она, от скуки, начала ходить на кастинги. Случайная реклама, а затем и роль в сериале — женщина с трудной судьбой, которую она сыграла на удивление пронзительно и правдиво. У неё оказался талант.
Он щёлкнул пультом, и экран погас.
— Вот уж не думал, — прошептал он, сжимая пальцы, чтобы они не дрожали.
Почему же он до сих пор не может вычеркнуть её из памяти? Вероника укладывала детей. Десятилетняя Ксюша, уже почти засыпая, пробормотала, делая ударение на самом главном слове:
— Я тебя люблю. Ты — моя мама.
Вероника сглотнула комок в горле:
— И я тебя люблю, моя хорошая.
Она и правда смирилась. Считала этих детей своим продолжением, своей судьбой. С девочкой их связывала нежная, глубокая дружба. А с мальчиком — Димасом — было сложнее. То он взрывался, кричал, что она — чужая, что его настоящая мать — знаменитость, а она — никто. То, остыв и устыдившись, приходил с повинной.
— Вер… ты не сердишься? Я не хотел.
Она обнимала его и шептала, что всё в порядке, что она не сердится. Она понимала его боль, его гнев, его смущение. Как бы она ни старалась, он помнил свою мать. И в его душе она, Вероника, была похитительницей, занявшей чужое место.
Шло время, бури утихали, жизнь входила в спокойное русло. Муж, с первых дней жизни с Вероникой ощутивший разительную перемену — дом, наполненный теплом, уютом, вниманием, — был почти счастлив. Он ценил её, старался отвечать тем же. Но одна тень постоянно витала рядом — тень прошлого. Он не мог забыть свою первую любовь. Часто ночами он лежал без сна, и в памяти всплывали образы, звуки, улыбки. Ему было бы легче, знай он, что у неё не сложилось, что жизнь наказала её за жестокость. Но она парила где-то в заоблачных высях, став недосягаемой звездой. Когда же этот мучительный марафон закончится?
Ксюше исполнилось шестнадцать. В доме царила предвыпускная лихорадка. Девочка так переживала, что похудела, и нарядное платье, купленное заранее, повисло на ней мешком.
— Мам, что же делать? — с тоской спросила она, демонстрируя свободную складку на талии.
Димас, развалившись на диване с телефоном, привычно поморщился, услышав обращение сестры. Он уже привык к Веронике, уважал её, но называл только по имени.
— Снимай, я перешью, — успокоила её Вероника. — Димас, поможешь машинку достать?
— Ага, секунду, сейчас доиграю. Пару минут.
Девушка ушла в комнату переодеваться, Вероника направилась в ванную, и в этот момент раздался резкий, настойчивый звонок в дверь. Димас, буркнув что-то под нос, отправился открывать. На пороге стояла Она. Облитая солнцем, увешанная яркими, глянцевыми пакетами дорогих бутиков.
— Ничего себе! Какой ты уже большой! — воскликнула она с подобострастным восторгом. — А сестра где? Я с гостинцами.
— Мама… — невольно вырвалось у него, а следом он закричал, захлёбываясь. — Мама! Мама приехала! Ксюха, беги сюда!
Ксения вышла из комнаты в халате, с платьем в руках. Вероника замерла на пороге гостиной, лицо её стало белым-бело, а рука непроизвольно прижалась к сердцу. Девушка, увидев её испуг, шагнула в коридор.
— Ты чего орёшь? — холодно спросила она у брата. — Моя мама здесь. А вас кто звал?
— Ой, какая неласковая! — рассмеялась гостья. — А я старалась, везла всё это из столицы.
— Могла и не стараться.
— А что за мама у тебя тут объявилась? Дай взгляну.
Бросив пакеты в прихожей и потрепав сына по волосам, женщина прошла в квартиру. Увидев Веронику, она иронично улыбнулась:
— Ты? Надо же, могла догадаться. С детства за ним по пятам ходила. Ну, что? Поговорим?
— Дети, идите к себе, — с трудом выдавила из себя Вероника. — Нам нужно обсудить кое-что.
— Димасик, забирай подарки, я вам телефоны последней модели привезла. И платье для Ксюши на выпускной. Ты ж в девятом?
Девушка, не удостоив её ответом, развернулась и ушла. Димас, подхватив пакеты, поплёлся следом.
— Ты чего такая? Могла бы и обрадоваться для приличия. Мать постаралась…
— Она мне не мать! — отрезала Ксения. — Как ты можешь вести себя как дурачок? Она нас бросила! Тебе было три года, ты ничего не помнишь!
Вероника и нежданная гостья вышли на кухню. Та сразу перешла к сути:
— Я ненадолго. Не переживай. В столице у меня своя жизнь, всё налажено. Но хочу недельку побыть дома. С детьми. Надеюсь, это не проблема?
— И как ты это представляешь? Будем втроём на одной площади ютиться?
— Я на диване могу, в зале. Слушай, не упрямься! Мы с Марком официально не разводились. И прописана я здесь. Ты же и так это знаешь.
Вероника подумала о своей старой квартире, которую она почему-то не продала и не сдавала. Оставаться здесь, под одной крышей с этим призраком, не было никаких сил. Её охватил животный страх — не за себя, а за него. Боязнь потерять всё, что они так бережно строили. Но выгнать эту женщину она не имела права. Ни по каким законам.
— Ребята, я ненадолго переберусь к себе, — сказала она, заходя в детскую. — Пообщайтесь с… с мамой.
— А я с тобой можно? — тут же отозвалась Ксения.
— Конечно, милая. Но ты уверена? Она ведь ненадолго.
— Как ненадолго? — встрепенулся Димас, отрываясь от распаковки нового гаджета.
Ксения взяла своё платье, собрала вещи и вышла за порог вместе с Вероникой. Только на улице та смогла выдохнуть и набрала номер мужу.
— Алло?
— У тебя дома… она. Хочет побыть с детьми. Я пошла к себе, Ксюша со мной.
— Откуда? — последовала тяжёлая пауза.
— Из Москвы. На неделю, говорит.
— Хорошо. Я после работы тоже к тебе.
— Правда? — в её голосе прорвалась надежда.
— Конечно.
Но он не пришёл. Вероника сидела у окна и смотрела, как зажигаются огни в вечерних окнах напротив. Ксения подошла сзади и обняла её.
— Мам, не плачь. Они этого не заслуживают.
— Я не плачу. Всё в порядке.
— Я так не хочу взрослеть! Вся эта ваша любовь… чувства… эмоции. Один сплошной кошмар! — с надрывом заявила девушка.
Вероника рассмеялась, но в смехе этом слышались слёзы.
— Не всегда бывает так, родная.
— А ты… ты его теперь бросишь? Не простишь?
— Не знаю, дочка. Не знаю.
И слёзы, наконец, хлынули. Она опустила голову на сложенные на столе руки. Ксения тихонько гладила её по спине, и всё её юное, неокрепшее сердце разрывалось от сочувствия к этой женщине, ставшей ей роднее крови.
В его же квартире царила нездоровая, вымученная атмосфера. Гостья заказала ужин из ресторана. Димас, попробовав суши, остался не в восторге.
— Надо было спросить, — упрекнула она. — В следующий раз закажем пиццу.
— А ты готовить не умеешь?
— Когда мне, сынок, учиться-то? В моей жизни на это нет времени, — она растерянно улыбнулась и перевела взгляд на него. — Как мне Ксюшу растопить? Девушка на подарки не ведётся.
Он, в целом неплохо относившийся к японской кухне, отпил вина и пожал плечами:
— А зачем? Ради принципа? Ты же всё равно уедешь.
— Мам, а я с тобой могу? — оживился Димас.
— Конечно, родной! Но… у меня очень насыщенная жизнь. Да и готовить я, как видишь, не мастерица.
— А когда ты ещё приедешь?
— Как только выкрою время — сразу же!
— То есть лет через одиннадцать, — мрачно хмыкнул он.
— Димас, иди в комнату. Нам с папой нужно поговорить. Завтра закажем самую лучшую пиццу. Иди.
Мальчик сидел в своей комнате и ловил странное, неприятное чувство. Где-то он совершил ошибку. И пиццы он сейчас не хотел. Той самой, домашней, которую Вероника пекла сама, с хрустящей корочкой, беконом и ароматными травами. Она была… настоящей. А эта женщина, его родная мать, оказалась чужой, глянцевой, несовпадающей с тем идеальным образом, что он годами хранил в душе. Он набрал номер сестры.
— Чего делаете?
— Ничего. Платье доделывали. Собираемся спать. А ты?
— Заберите меня, а? — заныл он.
— Завтра. После уроков.
— Мне тут невкусно. Заберите сейчас.
— А не надо было орать «Мама приехала». Сиди теперь, получай воспитательный момент.
— Что там? — послышался в трубке спокойный голос Вероники.
— Димас просится к нам.
— Пусть выходит. Я подойду за ним. Это же две минуты.
— Ура! — прошептал мальчик. — Вероника — космос.
На кухне гостья, игриво поправляя волосы, говорила:
— Не верю, что ты не хочешь вспомнить былые дни. Ну, Марк! Нам же было так хорошо.
— Не хочу, — солгал он, чувствуя, как дрожь поднимается от кончиков пальцев. Держись, говорил он себе. — Веди себя прилично. Ты приехала к детям? Вот и занимайся детьми.
Он чувствовал, что вот-вот дрогнет, сдастся, потому что каждая клетка его тела помнила это притяжение, — но тогда он потеряет её. Ту, что стала ему настоящим домом. Он мысленно взывал к небесам, прося сил.
— Тихо! Мне послышалось.
— Тебе показалось… ну, Марк!
— Нет, что-то есть!
Он вышел в коридор и щёлкнул выключателем. Димас, застигнутый врасплох, поспешно натягивал кроссовки. Рядом лежал набитый рюкзак.
— И куда это? — сурово спросил отец.
— Ну… к Веронике, короче.
— Уже ночь!
— Она разрешила. Мы договорились.
Женщина вышла в коридор и уставилась на сына. Тот потупил взгляд, чувствуя себя предателем. Мужчина вздохнул, снял с вешалки куртку, взял ключи.
— Да вы все с ума посходили! — взвизгнула она.
— Извини, — пожал он плечами, и они с сыном вышли, притворив за собой дверь.
Она вернулась на кухню, налила вина, закурила. Потушила свет. Смотрела в тёмное окно, за которым трое людей — её бывший муж, её сын и та женщина — шли по направлению к другому дому, к другой жизни. Странное чувство щемящей тоски сжало её сердце. Она думала, что хоть сын-то будет рад. Зря она всё это затеяла. Надо было лететь на Мальдивы, как и планировалось. У неё всего неделя отпуска, а потом снова съёмки, пятнадцать часов в сутки, шесть дней в неделю. Это была её жизнь, и обычно она её вполне устраивала.
В старой квартире Вероники наконец воцарились мир и тишина. Все разошлись по комнатам. Он попытался заговорить, но она остановила его:
— Подожди. У меня в голове до сих пор шумит от всего этого. Дай мне прийти в себя.
— Но ты же не подумала ничего плохого?
— Подумала.
— Как ты могла?
— А ты не пришёл. Ты обещал, но остался там.
— Мне нужно было её увидеть. Просто увидеть и понять. И я понял.
— Тс-с-с. Ясно. Сейчас проверю детей и вернусь.
На пороге она остановилась и обернулась. В её глазах играли блики света, и в них читалась ирония, смешанная с болью.
— И что? Великое чувство к ней всё ещё живо?
Он рассмеялся. Тихим, спокойным смехом. Сегодня он осознал одну простую, но очень важную вещь. Оказывается, великая любовь — это не всегда огонь и страсть. Иногда это — тихий свет в окне, к которому ты торопишься. Это — тёплые руки, которые знают, как унять твою боль. А та, прежняя, оказалась не любовью, а тенью. Тенью прошлого, которая блекнет и исчезает с первыми лучами настоящего утра. На тени нельзя построить дом. Их не обнимешь. Они ничего не значат.
Она вошла в комнату к детям. Ксения уже спала, ровно и глубоко дыша. Вероника поцеловала её в щёку, поправила одеяло. Подошла к Димасу и вздрогнула: в темноте ясно виднелись два широко открытых глаза, внимательно смотрящих на неё.
— Ты чего не спишь? Испугал меня.
Она потянула к нему одеяло, но он перехватил её руку. Его шёпот был совсем детским, полным искренности:
— Прости меня. Я думал, она родная… а оказалось, что это не так. Родная — это ты.
— Спи уже, поздно.
Она нерешительно наклонилась, чтобы поцеловать его в лоб, и услышала:
— Я обязательно научусь. Обещаю.
— Чему? — удивилась она.
— Называть тебя мамой.
И под утро, когда первые лучи солнца заглянули в окно, озарив лицо спящей Вероники, он смотрел на неё и думал, что самое большое счастье — не в громких страстях и не в ослепительных вспышках, а в этой тихой, пронзительной гармонии. В тёплом свитере, аккуратно сложенном на стуле, в запахе свежей выпечки, доносящемся с кухни, в смехе детей, которые наконец-то обрели свой настоящий, нерушимый тыл. Он бережно поправил одеяло на её плече, и она, не просыпаясь, улыбнулась во сне. А за окном начинался новый день — чистый, светлый и безгранично добрый, полный тихой радости и бесконечного доверия к жизни, которая, несмотря на все бури, всегда находит путь к спокойной, сияющей гавани.