— Ключ не подходит, — растерянно произнесла Тамара Игоревна, бестолково ковыряя в замочной скважине. — Ань, у вас что, замок сломался?
Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы в щели показалось бледное, решительное лицо невестки. Цепочка была натянута до предела.
— Замки сменила я, Тамара Игоревна.
Женщина опешила. Она отступила на шаг, все еще сжимая в руке бесполезный ключ, который пять лет открывал ей эту дверь.
— Как сменила? Зачем? А мне почему не сказали? Витеньке я сейчас позвоню, что за самоуправство!
— Не нужно никуда звонить, — голос Ани был ровным, почти безжизненным, и от этого спокойствия Тамаре Игоревне стало не по себе. — Вы мне посторонний человек, и вам нечего делать в моём доме.
Секунду свекровь переваривала услышанное. Посторонний человек? Она? В доме, где живет ее единственный, ее обожаемый сын? В доме, который она считала почти своим? Лицо ее залилось багровой краской.
— Да как ты смеешь, девчонка! — взвизгнула она, забыв о соседях. — Я мать твоего мужа! Я бабушка твоего сына! Пусти немедленно!
— Нет, — отрезала Аня. Дверь захлопнулась. Щелкнул замок. Тамара Игоревна осталась стоять в оглушительной тишине лестничной клетки, глядя на гладкую поверхность новой двери, на которой больше не было привычной царапины у ручки. В ее голове не укладывалось. Как? Почему? Ведь она всегда хотела только как лучше.
Всего неделю назад она, как обычно, приехала «помочь молодым». Ключ легко повернулся в замке, и Тамара Игоревна, не разуваясь, прошла вглубь квартиры, уже на ходу отмечая про себя недочеты. Пыль на комоде в прихожей — раз. Ботинки Витеньки не почищены — два. Пахнет какой-то горелой рыбой — три.
— Анечка, я пришла! — пропела она, направляясь на кухню, источник неприятного запаха.
Аня стояла у плиты, помешивая что-то в сковородке. Выглядела уставшей: волосы собраны в небрежный пучок, на лице ни грамма косметики, домашний халат в каких-то пятнах.
— Здравствуйте, Тамара Игоревна, — без особого энтузиазма ответила Аня. — А мы вас не ждали.
— А меня и не надо ждать! — свекровь с победным видом поставила на стол тяжелый пакет. — Я как чувствовала, что у вас опять есть нечего. Вот, привезла борща своего, настоящего, наваристого. И котлеток нажарила, Витенька их обожает. А это что у тебя? — она брезгливо заглянула в сковороду. — Рыба? Фу, Аня, ну ты же знаешь, сын мой рыбу с детства на дух не переносит. Зачем ребенка травить?
— Витя как раз попросил рыбу, — тихо возразила Аня. — И это не «ребенок», а мой муж.
— Ой, не язви мне тут! — отмахнулась Тамара Игоревна, уже хозяйничая у холодильника. Она беззастенчиво отодвигала кастрюли и контейнеры, освобождая место для своих банок. — Так, это что за дрянь? Йогурт? Выбросить, у него срок годности вчера вышел. Это варенье засахарилось, в мусорку. Аня, у тебя в холодильнике бардак! Как можно быть такой нехозяйственной?
Аня молча наблюдала, как ее покупки, ее еда летят в мусорное ведро. Руки сжались в кулаки. Она сделала глубокий вдох.
— Тамара Игоревна, пожалуйста, не трогайте мои вещи. Я сама разберусь.
— «Сама, сама», — передразнила свекровь. — Видели мы, как ты разбираешься. Пыль по углам, муж голодный. Не для того я сына растила, чтобы он жареной рыбой давился. Так, где у вас тут чистая кастрюля? Сейчас свой борщ разогрею, покормлю мальчика по-человечески.
Она вела себя так, будто квартира была ее собственностью, а Аня — нерадивой прислугой, которую нужно постоянно контролировать и поучать. Это было не высокомерие, нет. Это была искренняя, непоколебимая уверенность в собственной правоте и компетентности. Она не сомневалась, что ее борщ — эталон вкуса, ее методы уборки — единственно верные, а ее жизненный опыт — бесценный дар, который она щедро раздает этим непутевым детям. То, что они ее об этом не просили, в ее картину мира не вписывалось. Помощь не просят, ее причиняют.
Вечером, когда пришел с работы Виктор, его ждал накрытый стол: мамин борщ, мамины котлеты. Тамара Игоревна сидела во главе стола, сияя, как начищенный самовар. Аня молча ковыряла в тарелке гречку.
— Мамуль, спасибо, как всегда выше всяких похвал! — расплылся в улыбке Витя, уплетая за обе щеки. — Ань, ты чего не ешь?
— Я не голодна, — процедила она.
— Жена твоя опять не в духе, — пожаловалась Тамара Игоревна. — Я ей целый день помогала, убиралась, готовить учила, а она нос воротит. Никакой благодарности.
Виктор бросил на жену умоляющий взгляд. «Ну потерпи, что тебе стоит». Аня этот взгляд знала наизусть. Она его ненавидела. Взгляд, который делал ее виноватой в собственном унижении.
— Спасибо, мама, — сказал Витя громко, глядя на Аню. — Мы очень ценим твою помощь.
Аня встала из-за стола и, не сказав ни слова, ушла в спальню. Она слышала, как мать и сын еще долго ворковали на кухне, обсуждая ее, Анину, неблагодарность и плохой характер.
Но последней каплей стал не борщ и не пыль. Последней каплей стал Лёша. Их четырехлетний сын.
Это случилось через три дня после визита с котлетами. Аня работала из дома, она была графическим дизайнером, и у нее горел срочный проект. Лёша немного приболел, и она оставила его дома, посадив смотреть мультики. Мальчик был спокойный, и она надеялась успеть закончить работу к вечеру.
Дверь, как всегда, открылась без стука.
— Я пришла Лёшеньку проведать! — с порога объявила Тамара Игоревна. — Как мой внучек?
Она проигнорировала Анин напряженный взгляд и просьбу говорить потише, прошла в детскую.
— Бабуля! — обрадовался Лёша.
— Ой, ты мой хороший! А что это ты в четырех стенах сидишь? Бледный какой! Тебе нужен свежий воздух! А ну-ка, собирайся, пойдем гулять!
— Тамара Игоревна, не нужно, — попыталась остановить ее Аня, выходя из своей комнаты. — У него температура была с утра, врач сказал — домашний режим.
— Врач! — фыркнула свекровь. — Что эти врачи понимают! Залечат ребенка! Простуду надо сквозняком лечить и холодными обтираниями! Я Витеньку так растила — вон какой здоровый мужик вырос! А вы его в теплице держите, вот он и чахнет. Собирайся, Лёша, бабушка знает лучше!
Ее уверенность была подобна бронепоезду. Она не слышала никаких аргументов. Аня пыталась спорить, объяснять, но свекровь лишь отмахивалась, попутно одевая сопротивляющегося внука.
— Не мешай мне лечить ребенка, — отрезала она. — Ты в этом ничего не понимаешь. Сиди за своим компьютером, раз больше ничего не умеешь.
И она уволокла кашляющего Лёшу на улицу. В промозглый октябрьский день. В одной кофточке поверх футболки.
Аня осталась стоять посреди комнаты, чувствуя, как внутри нее что-то обрывается. Это был уже не гнев. Это было холодное, звенящее бессилие, которое медленно превращалось в стальную решимость. Она больше не позволит этой женщине разрушать ее жизнь, ее семью, калечить ее ребенка.
Через час они вернулись. Лёша тяжело дышал, щеки горели лихорадочным румянцем.
— Вот видишь, какой румяненький! — гордо заявила Тамара Игоревна. — Свежий воздух пошел на пользу!
Ночью у Лёши начался сильный жар и лающий кашель. Приехала «скорая». Врач, хмурый уставший мужчина, диагностировал обструктивный бронхит и сделал укол.
— Еще одна такая прогулка, мамочка, и до астмы доиграетесь, — бросил он Ане, пока собирал свой чемоданчик.
Виктор примчался с работы бледный и перепуганный. Он качал на руках хрипящего сына и смотрел на Аню с укором.
— Как ты могла позволить ей забрать его на улицу? — спросил он шепотом, чтобы не разбудить мать, которая «от переживаний» слегла с давлением в их спальне.
— Я?! — Аня задохнулась от возмущения. — Я пыталась! Но твоя мать никого не слушает! Она уверена, что знает лучше всех врачей на свете! А ты где был? Почему ты никогда не можешь поставить ее на место?
— Аня, не начинай, — устало сказал Виктор. — Мама не хотела ничего плохого. Она просто… такая.
«Такая». Это слово было ключом ко всему. Оно все объясняло и все прощало. Оно делало Тамару Игоревну стихийным бедствием, с которым нужно просто смириться. Но Аня больше не хотела мириться.
На следующий день, когда Виктор ушел на работу, а свекровь, выпив корвалола, отправилась к себе домой «отдыхать от стресса», Аня нашла в интернете телефон слесарной службы.
Мастер приехал быстро. Полчаса тихого скрежета и щелчков — и в ее руке лежали три новых, блестящих ключа. Один для нее. Один для Вити. И один запасной, который она положит в ящик комода. И больше ни одного.
Она чувствовала странное, почти пугающее спокойствие. Словно перешла какой-то невидимый Рубикон. Она знала, что будет скандал. Знала, что Виктор будет в ярости. Знала, что Тамара Игоревна устроит представление, достойное сцены МХАТа. Но ей было все равно. Цена за мир в ее собственном доме оказалась слишком высока, и она больше не была готова ее платить.
И вот теперь она стояла за закрытой дверью, слушая, как снаружи завывает свекровь. Она слышала, как Тамара Игоревна набирает номер сына, как срывается на крик, рассказывая, что «эта мегера» выставила ее за дверь. Аня прислонилась лбом к прохладному дереву. Лёша спал в своей комнате, ему стало лучше. В квартире было тихо. Впервые за долгое время по-настояшему тихо.
Прошло около получаса. Затем на лестничной клетке раздались тяжелые, торопливые шаги. Виктор.
— Аня, открой немедленно! — его голос был искажен от гнева. Он забарабанил по двери кулаком. — Ты что себе позволяешь? Открой, я сказал!
Аня медленно повернула ключ и снова приоткрыла дверь на цепочке. Виктор стоял красный, злой. Рядом с ним, прижимая платок к глазам, рыдала его мать.
— Ты с ума сошла? — прошипел он. — Зачем ты сменила замки?
— Чтобы в моем доме не было посторонних, — спокойно повторила Аня.
— Я тебе не посторонняя! — взвыла Тамара Игоревна. — Я его мать!
— Вы чужой мне человек, который разрушает мою жизнь, — глядя прямо в глаза Виктору, сказала Аня. — Я больше не позволю вам этого делать. В этом доме.
— В этом доме? — Виктор зло усмехнулся. — Ты забыла, на чьи деньги он куплен? Ты думаешь, это твой дом?
Аня замерла. Они брали ипотеку. Долго копили на первый взнос. Да, им не хватало приличной суммы, но потом Витя радостно сообщил, что его старый армейский друг вернул ему крупный долг, о котором он уже и забыл. Этих денег как раз хватило. Она никогда не сомневалась в этой истории.
— Мама, — Виктор повернулся к Тамаре Игоревне. Его голос дрогнул. — Скажи ей.
Тамара Игоревна перестала плакать. Она выпрямилась, и ее лицо приняло жесткое, торжествующее выражение. Она посмотрела на Аню взглядом, полным ледяного презрения и превосходства.
— Это не твой дом, деточка. И никогда твоим не был. Половину первого взноса за эту квартиру дала я. Тайно от тебя, потому что мой сын знал, что такая гордячка, как ты, денег у свекрови не возьмет. Так что будь добра, дай мне ключ от моей собственности. Или убирайся отсюда. Ты здесь никто. Просто временная жиличка…
Слова свекрови и злорадная усмешка мужа не обрушились на Аню оглушающим ударом. Наоборот, в голове наступила звенящая тишина и абсолютная, кристальная ясность. Все встало на свои места. Ложь про армейского друга. Вечное «мама хотела как лучше». Умоляющие взгляды Виктора, просящие потерпеть. Это был не компромисс. Это был заговор.
Она смотрела на мужа, которого, как ей казалось, она любила, и видела перед собой чужого, слабого мужчину, маменькиного сынка, который вместе с матерью провернул эту унизительную схему. Он не просто взял деньги. Он сделал ее, свою жену, тайной должницей женщины, которая методично ее уничтожала. А он стоял рядом и наблюдал. «Временная жиличка». Эта фраза выжгла в ее душе все, что там еще оставалось к нему.
Аня молча сняла дверь с цепочки и распахнула ее. Ее спокойствие было настолько пугающим, что Виктор и Тамара Игоревна невольно отступили на шаг. Торжествующее выражение сползло с лица свекрови, сменившись недоумением.
— Что ж, — тихо, но отчетливо произнесла Аня, глядя не на свекровь, а прямо в глаза мужу. — Раз так, то я больше не буду вам мешать. Живите в своей квартире.
— О чем ты? — растерянно спросил Виктор. Он ожидал слез, криков, мольбы — чего угодно, но не этого ледяного спокойствия.
— Я ухожу, — просто сказала Аня. Она повернулась и пошла вглубь квартиры, оставив входную дверь открытой.
— Куда ты пойдешь? — крикнул он ей в спину, заходя в прихожую. Тамара Игоревна семенила за ним, испуганно озираясь.
Аня не ответила. Она молча прошла в детскую, взяла заранее собранный рюкзак Лёши, затем зашла в спальню, достала из шкафа дорожную сумку и начала быстро, без суеты, бросать в нее свои вещи: джинсы, пару свитеров, ноутбук, зарядные устройства. Документы и небольшая сумма наличных уже лежали в ее сумочке.
— Аня, прекрати этот цирк! — Виктор схватил ее за руку. — Ты не можешь просто так уйти! А Лёша?
Аня медленно высвободила руку и посмотрела на него так, словно видела впервые.
— Лёша? Ты вспомнил о сыне? Ты готов был позволить твоей матери сделать из него астматика, лишь бы ее не обидеть. Ты готов был жить со мной во лжи, позволяя ей вытирать об меня ноги. Мой сын будет жить там, где его мать уважают и не считают «временной жиличкой».
Она застегнула молнию на сумке и подошла к кроватке, где мирно спал Лёша. Она осторожно подняла сонного, теплого ребенка на руки. Мальчик что-то пробормотал во сне и прижался к ее шее.
— Витя, сынок, сделай что-нибудь! — запричитала Тамара Игоревна, наконец осознав масштаб катастрофы. Она хотела власти, а не разрушения. Она хотела быть главной в семье сына, а не остаться с ним вдвоем в пустой квартире, потеряв внука. — Анечка, да погоди ты, мы же поговорим… Я же не со зла…
Но Аня ее уже не слышала. Она подошла к выходу. Виктор преградил ей путь.
— Я тебя не пущу.
— Уйди с дороги, Витя, — ее голос был тихим, но в нем звучала сталь. — Или я вызову полицию. И расскажу им, как бабушка едва не довела внука до больницы, а отец этому не препятствовал. Поверь, органам опеки это будет очень интересно.
Лицо Виктора исказилось. Он понял, что она не шутит. Он посмотрел на свою рыдающую мать, на жену с ребенком на руках и решительным, чужим лицом, и медленно отошел в сторону.
Аня вышла на лестничную клетку, не оглядываясь. За спиной хлопнула дверь. Не та, новая, которую она поставила, а старая, входная дверь в ее прошлую жизнь. Она спускалась по лестнице, прижимая к себе сына, и с каждым шагом чувствовала, как с плеч спадает невыносимая тяжесть пятилетней лжи и унижений.
Впереди была неизвестность, холодная ноябрьская ночь и съемная квартира подруги. Но впервые за долгое время эта неизвестность не пугала. Она означала свободу.