1961 год. Вера лежала неподвижно, прислушиваясь к прерывистому стуку собственного сердца. Оно, казалось, отсчитывало последние секунды, с каждым ударом замедляя свой бег. Она не боролась больше. Силы покинули ее, уступив место холодному, безмолвному принятию. Перед ее закрытыми веками проплывала вереница воспоминаний, ярких и болезненных, словно кадры из старого, изрядно потрепанного фильма. Вот она, юная и румяная, получает аттестат, вот первые дни на хлебопекарном производстве, где воздух гудел от жаровен и пах дрожжами. Потом – встреча с курсантом летного училища Виктором, его чеканная улыбка и походка, полная уверенности. Рождение дочурки Леночки, такого хрупкого комочка счастья. А затем – всепоглощающая тьма. Боль, разъедающая душу, обида, терпкая, как полынь, и ледяное отчаяние, которое сковало сердце и выжгло все надежды на будущее. И среди этого хаоса – ее лик. Маленькая, беззащитная кроха, которую она, мать, променяла на шанс выжить. На жизнь старшей дочери, на свою собственную жизнь. Эта мысль жгла изнутри сильнее любой болезни.
1941-42 год. Ленинград, скованный стужей и страхом.
Вера сидела, прижавшись спиной к холодной стене, и ее тело сотрясали беззвучные рыдания. Трехлетняя Леночка, закутанная в платки и старое пальто, прижималась к ней, словно пытаясь найти спасение в материнском тепле. Другой рукой женщина инстинктивно обхватывала свой живот, чувствуя под ладонью слабое, но упорное шевеление. Страх был плотным и осязаемым, он витал в промерзшем воздухе коммунальной квартиры, смешиваясь с запахом гари и разрухи. В груди ноющей раной саднила недавняя потеря – родители, навеки оставшиеся под обломками их собственного дома, того самого, что принял на себя один из первых огненных ударов. Она даже не смогла предать их земле, не сумела отыскать их тела в груде камней и искалеченного металла.
Она научилась различать далекий гул моторов еще до того, как завывали сирены. Мгновенно вскакивая, она хватала Лену и кидалась в коридор, подальше от зияющих глазниц окон. Подвалы были уже переполнены, превратившись в сырые братские могилы для тех, у кого не хватило сил бороться. Квартира пустела на глазах. Сосед Тихон ушел на фронт, Марфа с ребятишками сумела эвакуироваться. А ей, Вере, было отказано. Она, пекарь, была одним из тех, кто день за днем пытался бороться со смертью, выпекая тот скудный, глинистый паек, что хоть как-то поддерживал жизнь в осажденном городе.
Вера сильнее прижала к себе дочь, и в ответ почувствовала новый толчок изнутри. Она не думала о том, кто родится – мальчик или девочка. Ее мысли кружились вокруг одного: как появиться на свет новому человеку в этом аду? На дворе стоял декабрь, лютый и беспощадный. В квартире гулял ледяной ветер, выдувая последние крохи тепла. Значительная часть мебели давно отправилась в прожорливую «буржуйку», чадящую в углу комнаты.
Наконец, грохот стих, смолкли и сирены. И в этой звенящей, обманчивой тишине она услышала знакомый, ненавистный голос. Клавдия. Та самая, что встала между ней и мужем, разрушила их семью. Из-за нее Вера не проводила Виктора на фронт, не смогла посмотреть ему в глаза после того, как узнала о его измене.
Клавдия и не думала скрывать свою связь с Виктором. Она явилась к Вере еще в мае, когда его не было дома, и с холодным бесстыдством заявила, что именно она – его настоящая любовь, что он останется с ней ради их будущего ребенка, и требовала «отпустить» его. Вера, которая как раз собиралась сообщить мужу о второй беременности, в тот же день собрала вещи и, не проронив ни слова о ребенке, ушла к родителям, попросив отца не пускать Виктора на порог. Она начала бракоразводный процесс, как грянула война.
Виктор, служивший в авиации, был призван одним из первых. Вера не пошла на вокзал. И была права, потому что там, как ей потом рассказывали, стояла Клавдия – гордая, уверенная, будто он уже ее законная собственность. В тот день Вера поняла – эта глава ее жизни перевернута. Но каково будет ей, одной, с двумя детьми на руках?
И она выживала. Вернувшись в свою квартиру, она из последних сил цеплялась за надежду, что вот-вот все закончится. Но дни тянулись, один страшнее другого. Когда ей отказали в эвакуации, она выплакала все слезы за два дня непрерывного отчаяния. И вот теперь, чувствуя приближение родов, она с ужасом осознавала: у новорожденного практически нет шансов. Если только у него не найдется свой, особо сильный ангел-хранитель.
Внезапно в дверь постучали. Вера открыла ее дрожащими от слабости руками и тут же захотела захлопнуть – на пороге стояла Клавдия. Несмотря на блокаду, на всеобщее истощение, она выглядела удивительно ухоженной, ее пальто и шапка говорили о том, что нужда обошла ее стороной.
– Подожди, не захлопывай! – резко сказала Клавдия, упираясь ладонью в дверь. – Я видела, как к вашему подъезду подходил почтальон. Было что-нибудь от Виктора?
– А ты что, письма ждешь? – с горькой усмешкой спросила Вера, все же отступая и позволяя войти.
Клавдия на мгновение смутилась.
– Вдруг какое-то извещение пришло… по месту прописки…
– Какое? Он что, погиб? – сердце Веры упало.
– Надеюсь, что нет. Письма сейчас не ходят, город в блокаде. А вот извещения… их иногда доставляют, почта еще кое-как работает.
– Никакого извещения не было, почтальон заходил не ко мне… – и тут Вера почувствовала острую, схватывающую боль внизу живота, от которой она невольно согнулась, вцепившись в косяк двери.
– Что с тобой? Тебе плохо? – Клавдия шагнула внутрь, и ее лицо на мгновение потеряло надменное выражение.
– Врач… Мне нужен врач… – прошептала Вера.
– Сейчас, я приведу! – Клавдия резко развернулась и почти выпорхнула из подъезда. Она знала, что в соседнем доме живет врач, Семен Яковлевич.
Спустя три часа, в ледяной квартире, при свете коптилки и с помощью Клавдии и старого доктора, Вера родила дочь. Когда все было позади, она сидела, уставшая и опустошенная, и тихо плакала, глядя на крошечное личико. Как она потащит этого хрупкого младенца на комбинат, под ледяной ветер? Кому есть дело до ее родов, когда город ждет свой скудный паек, когда каждый грамм муки на счету?
Ближе к ночи, когда Леночка и новорожденная, которую Вера мысленно назвала Таней, уснули, в дверь снова постучали. Открыв, Вера снова увидела Клавдию.
– Чего тебе? – в ее голосе не было сил даже на гнев, лишь усталая апатия.
– Я поговорить пришла, – Клавдия вошла и прикрыла за собой дверь. – О тебе и о твоих детях.
– А что о нас говорить? И какое тебе, в конце концов, до нас дело?
– Объявляют вторую волну эвакуации. Я могу устроить, чтобы ты завтра же уехала по «Дороге жизни».
– С чего такая внезапная доброта? – Вера с недоверием посмотрела на нее.
– Дело в том, что завтра мы с отцом уезжаем. И я хочу уехать не одна. С ребенком.
– С каким ребенком? И при чем здесь я?
– Я предлагаю тебе сделку… Пойми меня правильно, – Клавдия отвела взгляд. – В юности я совершила ошибку, и теперь не могу иметь детей. А эта девочка – дочь моего Виктора…
– Он пока не твой, – с трудом выговорила Вера.
– Пока. Если он вернется, мы будем вместе. Виктор не знает о моей… проблеме. И я хочу, чтобы, когда он вернется с победой, я встретила его с нашей дочерью. Пусть думает, что это наш с ним ребенок.
– Ты в своем уме? – Вера остолбенела от услышанного.
– Я предлагаю тебе выход. Ты завтра уезжаешь с Леной, а малышку оставляешь мне.
– Да ты с ума сошла! Тебе лечиться надо!
– Я совершенно здорова. А вот у тебя есть шанс спасти хотя бы старшую дочь. Подумай, что ждет тебя здесь завтра? Эта малышка не выживет. У тебя тут дышать нечем, не то что новорожденного растить. Ты что за мать, если отказываешься от единственной возможности спасти своих детей?
– Пошла вон! – крикнула Вера, но в ее крике было больше отчаяния, чем силы. – Мужа забрала, теперь и дочь хочешь отнять?
– Я приду утром. Собери самое необходимое…
Когда Клавдия ушла, Вера разрыдалась. Наглость этой женщины не знала границ! Она подошла к кровати, где спала Леночка. Та слабо пошевелилась, и Вера, присмотревшись, заметила нездоровый румянец на ее щеках. Прикоснувшись ко лбу дочери, она вздрогнула – он был сухим и обжигающе горячим. Лихорадка! Вера бросилась искать хоть какие-то лекарства, нашла какую-то микстуру и с трудом влила ее в дочь. Когда та снова уснула, Вера сидела рядом и плакала, а в ушах назойливым набатом звучали слова Клавдии: «Что ты за мать?.. Что ты за мать?..»
Рано утром у подъезда остановилась машина. Вера, выглянув в окно, сжалась от страха – среди утреннего полумгла она увидела темный правительственный «воронок». Из него вышла Клавдия и направилась к подъезду. Дверь в квартиру была уже открыта.
– Вот разрешение на выезд, – она протянула Вере сложенный листок. – Через час быть на пристани. Или ты передумала?
– Я ненавижу тебя, слышишь? – слезы текли по щекам Веры ручьями. – Ненавижу всеми фибрами души. Но если это единственный способ сохранить жизнь моим девочкам… я согласна.
– Отдавай ребенка. И забудь ее имя. Я дам ей свое. Метрик все равно нет, я все оформлю.
– Мне нужно ее в последний раз покормить.
– Хорошо, – равнодушно кивнула Клавдия.
Вера кормила дочь и тихо, чтобы не слышала Клавдия, шептала ей на ушко:
– Я найду тебя, слышишь? Обязательно найду. По родинке на твоей ножке я всегда узнаю тебя. Когда-нибудь мы обязательно будем вместе.
Через полчаса Вера с Леной уже были на пристани.
Вера с дочерью чудом выжили на «Дороге жизни». Лед трещал, вода хлестала через борт, но они добрались до Вологды, где их сразу отправили в госпиталь – у Лены вновь поднялась температура. Вера осталась работать в том же госпитале санитаркой и получила небольшую комнату в общежитии, которое делила с женщиной по имени Анна, работавшей дворником.
Вместе они растили Лену, пытаясь создать подобие уюта в суровые военные годы.
После Победы, в 1945-м, Вера навела справки и узнала, что ее муж Виктор вернулся с фронта живым и проживает с женой в Череповце.
Сердце ее сжалось от странной смеси надежды и горечи. Череповец был не так далеко. Взяв отгулы, она отправилась в путь по адресу, который ей сообщили.
Клавдия, открывшая дверь, явно не обрадовалась визиту.
– Зачем приехала?
– За дочерью, – выдохнула Вера. – Верни мне ее…
– О чем ты вообще говоришь? – Клавдия, прикрыв дверь, вышла на лестничную площадку. – Ты требуешь, чтобы я отдала тебе свою дочь? Ты с ума сошла?
Вера почувствовала, как земля уходит из-под ног. Эта сцена была до боли знакомой.
– Я хочу вернуть своего ребенка. Ты не можешь любить ее как родную, это моя кровь, моя дочь!
– Ты глубоко ошибаешься, – холодно парировала Клавдия. – Это моя дочь. В документах я указана матерью, Виктор – отцом. А если будешь упорствовать, отправишься прямиком в лагеря. И тогда лишишься и старшей дочери. Поверь, мой отец найдет, за что тебя упечь.
Вера, не в силах стоять, опустилась на ступеньки и разрыдалась. Клавдия же, не проявляя ни капли жалости, бросила:
– Не уйдешь сию же минуту – вызову милицию. Скажу, что незнакомая женщина ломится в мою квартиру.
– Где Виктор? Я хочу с ним поговорить.
– Виктор в командировке, он все еще на службе. И, вот, держи… – Клавдия на мгновение скрылась в квартире и вернулась с пачкой денег. – Это на Лену. На твою дочь.
Вера выхватила купюры и швырнула их в лицо Клавдии. Деньги, словно осенние листья, разлетелись по грязному подъезду.
– Чтоб ты была проклята! – прошипела она.
Понимая, что угрозы – не пустой звук, с разбитым сердцем и растоптанной надеждой, она вернулась в Вологду.
Валентина болела уже около года, но скрывала свою болезнь от дочери до последнего. Врачи разводили руками – лечение не приносило результатов, болезнь пожирала ее изнутри. Она молчала, потому что Лена только что получила диплом и готовилась к свадьбе с замечательным парнем, Сергеем. Она не хотела омрачать их радость, ведь вся ее жизнь теперь была посвящена дочери и ее счастью. Лена была ее единственным оплотом, смыслом ее существования.
Тогда, в сорок пятом, вернувшись из Череповца, она пыталась смириться с потерей и всю свою нерастраченную любовь излила на старшую дочь. Виктор не искал встреч с Леной, будто стерев из памяти свое первое семейство. Клавдия сумела все устроить.
В 1946 году Вера вышла замуж за педиатра Григория, который работал в том же госпитале. Она надеялась, что новая семья, рождение общего ребенка помогут залечить старые раны, заглушить голос совести. Но детей у них не было. Была работа, крыша над головой, они жили не впроголодь, но в их доме не звучал детский смех. Лена взрослела, и Вера с грустью понимала, что скоро ее птенец выпорхнет из гнезда. А в 1952 году Григория убили на улице поздно вечером, когда он возвращался со смены.
С тех пор Вера поняла – ей не суждено быть счастливой женой и матерью еще раз. Она не хотела строить новые отношения – Григорий стал ее тихой, светлой любовью, которую она пронесла через все оставшиеся годы. Все ее мысли и силы были отданы Лене, она твердой рукой вела ее по жизни: школа, институт, первая работа и, наконец, замужество.
Она боялась остаться в одиночестве и уговорила молодоженов пожить с ней. Именно тогда Вера и призналась в своей болезни. Сергей и Лена поддержали ее, пролив немало слез.
Теперь она уже не вставала с постели, и силы покидали ее с каждым днем. И тогда Вера решила, что не имеет права уносить свою тайну в могилу. Ведь это касается и Лены – у нее есть сестра, вторая родная душа, которую она может обрести.
Лена слушала мать, затаив дыхание. Слезы сами катились из ее глаз, а сердце сжималось от боли, когда она представляла, что пережила тогда ее мать. Обняв исхудавшее тело Веры, она прошептала:
– Ты поступила правильно, мамочка. Я уверена, мы бы не выжили втроем.
– Обещай мне, что найдешь ее. Расскажешь правду. И тогда моя душа сможет успокоиться.
– Я найду ее, мама. Обещаю. Я сделаю для этого все, что в моих силах.
– У нее есть примета… родимое пятнышко на левой ноге. Я не знаю, как ее назвали, – голос Веры был тих, как шелест листвы. – Но фамилия вашего отца – Сазонов. Виктор Андреевич Сазонов, родился 23 января 1912 года. Его жену зовут Клавдия, она дочь Дмитрия Викторовича Орлова. Он сейчас на пенсии, и времена уже не те, чтобы кого-то пугать…
– Я найду ее, мамочка, я обещаю.
– Передай ей мои серьги… те, что Григорий мне на свадьбу подарил. Пусть они будут у нее.
– Хорошо, мамочка, – Лена нежно сжала ее исхудавшую руку.
Под утро Веры не стало. Похоронив мать, Лена рассказала мужу об их последнем разговоре.
– Давай попробуем поискать через справочные. Мы справимся, мы же вместе, – Сергей обнял жену, думая о том, какой невыносимой ношей все эти годы была для его тещи эта тайна.
Москва встретила их ярким, почти летним солнцем.
– Здесь все по-другому, – заметил Сергей. – Люди живут будущим, радуются. Смотри, какое оживление на улицах.
– Сереж, вон справочное бюро, пойдем, – Лена потянула мужа за рукав. – Нам же в Череповце сказали, что они переехали в Москву. Жаль, с отцом так и не довелось повидаться… Мне есть что ему сказать.
Пару дней назад они выяснили, что Дмитрий Викторович Орлов, отец Клавдии, скончался три года назад от инфаркта. А за год до этого при испытании нового самолета погиб Виктор Сазонов. Его жена и дочь перебрались в Москву.
– Моей сестре сейчас должно быть девятнадцать, мама говорила, что она родилась 28 декабря, но, наверное, в документах стоит другая дата.
– Но мы знаем ее имя – Ольга Сазонова. Сейчас узнаем адрес.
Спустя два часа адрес был у них в руках, и Сергей с Леной поехали на встречу, которую Вера ждала всю свою жизнь. Им было страшно. Как отреагирует девушка на такую новость? Но это была последняя воля матери, и Лена поклялась ее исполнить.
– Вам кого? – дверь открыла молодая девушка в шелковом халатике. Лена опустила глаза и замерла: на левой ноге, чуть ниже колена, она увидела небольшое, но четкое родимое пятно.
– Вы Ольга Сазонова? – сердце Лены колотилось так громко, что, казалось, его слышно на весь подъезд.
– Да, Ольга Викторовна Сазонова. А вы кто?
– Я Лена. И я приехала к вам по поручению нашей матери. Вернее, исполняю ее последнюю волю.
– Чьей матери? – Ольга нахмурилась.
– Нашей. Ольга, ты моя сестра.
– Девушка, вы, наверное, ошиблись. Моя мать – Клавдия Дмитриевна. С чего вы это взяли? – в голосе Ольги зазвучали раздраженные нотки.
– Позвольте войти, и я все объясню. Не стоит привлекать внимание соседей.
– А вдруг вы… мошенники? – с сомнением спросила Ольга.
– Мы можем показать документы, – вмешался Сергей.
Ольга внимательно изучила их паспорта, затем велела Сергею подождать внизу, а Лену провела в квартиру. Не предлагая сесть или выпить чаю, она спросила:
– Ну и что это за фантазии насчет матери?
Лена, глубоко вздохнув, пересказала все, что слышала от матери перед ее смертью. Ольга слушала молча, а затем презрительно усмехнулась.
– Это ложь! Вот, смотрите, – она открыла старую картонную папку. – Мои документы, справка из роддома. Я родилась в Череповце, вот все данные. И потом, моя мать… она меня очень любит. Разве можно так любить чужого ребенка?
– Бывает, что неродные дети становятся роднее кровных. Ольга, мама завещала передать тебе эти серьги…
Лена достала из сумки изящные серьги-гвоздики и протянула их сестре.
– Уберите это! – Ольга отшатнулась, будто ее хотели ударить. – Какая-то безвкусица! И вы самая настоящая аферистка! Узнали, что моя мать получила хорошее наследство, что у нас московская квартира, и решили провернуть этот номер с «потерянной сестрой». Убирайтесь, пока я не вызвала милицию!
– Но вы же видели документы… Мой отец – Сазонов Виктор Андреевич. Наш с тобой отец.
– Убирайтесь!!! – закричала Ольга.
Лена, ничего не говоря, вышла, оставив на трюмо в прихожей материнские серьги. Она выполнила свой долг. Дальше – выбор Ольги.
Они вернулись с Сергеем домой, и жизнь постепенно вошла в привычную колею. Но спустя три месяца в их дверь снова постучали.
– Ольга? – удивилась Лена, открывая дверь.
– Да, это я… Можно?
– Конечно, проходи.
Она провела сестру на кухню, где на столе остывал свежеиспеченный яблочный пирог.
– Угощайся, – Лена налила чай в фарфоровые чашки.
Ольга молча ела, а потом подняла на сестру заплаканные глаза и тихо сказала:
– Прости меня… За то, что тогда…
– Тебе не за что просить прощения. На твоем месте я, наверное, повела бы себя так же. Тяжело осознать, что твоя жизнь – не совсем твоя. А у меня теперь, кроме тебя и Сергея, никого и нет.
Ольга откинула со лба прядь волос, и Лена увидела – в ее ушах сверкали те самые гвоздики, подарок ее матери. Значит, она поверила. Иначе зачем ей было приезжать?
– Я рассказала маме о твоем визите. Сначала она кричала, что ты мошенница, что я ее родная дочь. Но… я съездила в Череповец, разыскала нашего старого врача. И он мне сказал, что мама бесплодна. Тогда она во всем призналась. Говорила, что все эти годы думала о Вере, что мучилась угрызениями совести, но не могла все вернуть – пришлось бы открывать правду, да и отец, наверное, не простил бы. А за ту историю с эвакуацией ее и деда могли серьезно наказать. Она плакала, каялась, говорила, что воспользовалась твоим отчаянием, хотя могла просто помочь, не отнимая ребенка. Прости, я пока не могу называть ее мамой. Ты покажешь мне, где она похоронена?
– Конечно, сходим завтра. Оля… Я так рада, что ты узнала правду. И что мы теперь можем общаться.
– Я тоже этого хочу. Послезавтра я вернусь в Москву, не могу оставлять маму одну надолго. Знаешь, несмотря ни на что… она для меня не перестала быть мамой. Ты ее осуждаешь?
– Я не вправе ее осуждать, – покачала головой Лена. – Потому что если бы не Клавдия, мы с тобой, возможно, так и остались бы в том ледяном аду… навсегда.
Сестры обнялись, и в тишине кухни, наполненной ароматом яблок и чая, слова были уже лишни. Прошлое, тяжелое и горькое, наконец-то отпустило их, уступив место хрупкому, но настоящему настоящему.
Эпилог
Ольга и Лена поддерживали связь, обменивались открытками и телеграммами на праздники. Иногда они навещали друг друга: Ольга приезжала в Вологду в день памяти Веры, а Лена с Сергеем проводили неделю отпуска в Москве. Даже с Клавдией им удалось найти общий язык; пожилая женщина постоянно просила прощения, и Лена не могла держать на нее зла – та искренне раскаивалась и когда-то спасла их от неминуемой гибели. Она заплатила за свой поступок годами молчаливых угрызений совести, и этого было достаточно.
И когда Лена смотрела на свою сестру, на ее счастливые глаза и на те самые серьги в ее ушах, она думала о матери. О том, что ее жертва, ее боль и ее вера не пропали даром. Крупица добра, рожденная в горниле страданий, проросла сквозь годы, сквозь лед обид и несправедливости, и расцвела тихим, но прочным цветком надежды, соединив две судьбы, которые когда-то разлучила война. И в этом простом, земном счастье – возможности быть рядом, слышать смех сестры, чувствовать ее поддержку – и заключалась самая красивая и самая важная победа. Победа жизни над смертью, любви над забвением.