Тени уже легли длинные и густые, когда автобус, проделавший свой ежедневный путь из пыльного, шумного города в тихую сельскую глушь, с шипянием пневматики остановился у знакомого столба с облупившейся синей табличкой. Дверь открылась, и на землю ступила она. Катерина. Усталость двадцатичасовой смены санитарки в городской больнице тяжёлым свинцом лежала на плечах, отдавалась ноющей ломотой в пояснице. Воздух, напоённый ароматом скошенных трав и дымком из печных труб, был первым бальзамом для её измученной души.
И он был вторым.
Он стоял там, как стоял всегда, изо дня в день, из года в год. Его высокая, мощная фигура, казалось, вросла в это место у остановки, став его неотъемлемой частью, живым ориентиром. Егор. Увидев её, его лицо, обычно строгое и сосредоточенное, озарилось внутренним светом, таким тёплым и безраздельным, что даже вечерние сумерки seemed to recede.
Молча, с привычной, почти рыцарской нежностью, он взял у неё из рук потрёпанную рабочую сумку, пальцы их на мгновение встретились, и этого мимолётного прикосновения хватило, чтобы смыть часть усталости. Они пошли по грунтовой дороге, ведущей к дому, их дому. Не спеша, в унисон, их шаги отбивали тихую, уверенную мелодию общего бытия.
— Красивая пара-то какая, — с придыханием, сдобренным лёгкой язвительной завистью, прошептала одна из кумушек, греющихся на закатном солнышке на завалинке. — Он-то, Егор-то наш, ну чистый богатырь со сказки, плечища-то какие, взгляд твёрдый. А она… Ну вылитая девица-пригожница, хоть и годы уж не те. И откуда только силы берёт, после таких-то смен — аж светится вся.
— Вот, ведь, повезло Катьке, не иначе как приворотный корень применила, — подхватила вторая, щурясь им вслед. — Отхватила себе молодого, сколь лет живут, а он всё налюбоваться на неё не может, словно с луны свалилась. И не пара они, глядите-ка — он-то моложе её на сколько, на десять лет? Больше!
Катеринина соседка и закадычная подруга Валя, женщина с бойким характером и добрым сердцем, не выдержала.
— Ольга Петровна, Мария Семёновна, когда же вы уже угомонитесь? Самим-то не надоело язык чесать? Десять лет, как душа в душу живут! Десять! И с каждым днём Катерина наша только молодеет и хорошеет рядом с мужем, а вы тут скоро от собственной злости и скудости душевной в труху превратитесь! Завидуйте молча!
Катерина и Егор уже были далеко и не слышали этого привычного гула. Они шли, и её рука покоилась в его сильной ладони, а его плечо было надёжной опорой, к которой она могла прислониться в любую минуту.
Пятнадцать лет назад её жизнь представляла собой не дорогу, а непролазную, заболоченную тропу, увязая в которой, она теряла последние силы. Тогда её звали не «Катерина», а уничижительное «Катька, жена алкаша». Первый муж, некогда бравый парень, полностью растворился в зелёном змие. Сначала она боролась. Выливала бутылки, умоляла, рыдала, прятала деньги. Но ответом стали тумаки, синяки, заплёванные оскорбления и полное разрушение всего, что она пыталась сохранить — семьи, уважения, чувства собственного достоинства.
Последней каплей стал вечер, когда он, не найдя заначки на выпивку, разбил любимую мамину вазу и, рыча, замахнулся на собственного сына. В ту же ночь, собрав его скудные пожитки, она выставила мужа за порог полуразвалившегося домика, который и домом-то назвать было сложно. «Езжай к своим родителям, к своей мамочке. Ты не муж, ты — обуза». Он уехал в город и вскоре сгинул, как многие сгинувшие до него.
С ней остались двое детей: пятнадцатилетний Павел, в чьих глазах подростковый максимализм сменился горькой взрослой ответственностью, и одиннадцатилетняя Машенька, хрупкая девочка с испуганными глазами. Они не были виноваты в том, что она когда-то, в юности, выбрала не того человека. И Катерина поклялась себе, что они будут не просто выживать. Они будут жить. Достойно.
Она была деревенской, кровь от крови этой земли, и знала — земля никогда не предаст, не обманет, даст пропитание тому, кто не боится труда. Она взяла в руки топор, которым раньше орудовал муж, и научилась колоть дрова. Тяжёлые, неподатливые поленья сначала не поддавались, мозоли стирались в кровь. Но она колола. Расширила огород до размеров большого поля, вся засадила его картошкой. Купила на последние деньги свиноматку, и скоро веселое хрюканье поросят наполнило двор. Корова, куры, индюки — всё это стало её маленьким государством, которым она правила одна. Работу в городе не бросила — деньги были нужны отчаянно.
Сын, Павел, рано стал мужиком. Плечо к плечу с матерью он таскал мешки, чинил забор, косил сено. Их дом, некогда покосившийся и унылый, постепенно начал преображаться. Подлатали крышу, вставили новые окна, в которых засветилось солнце. Купили подержанный пикап — в хозяйстве без колёс никак. Катерина сама села за руль, вызывая удивлённые взгляды односельчан.
Жизнь, медленно, со скрипом, но налаживалась. Выравнивалась. Зарубцовывались раны.
Через три года Павла забрали в армию. Его отсутствие было огромной дырой, пустотой и физической потерей главного помощника. Бывало, нанимала подёнщиков, но основная тяжесть лежала на её плечах. Хрупких, но несгибаемых.
Павел вернулся возмужавшим, повзрослевшим, с твёрдым взглядом. Устроился в сельскохозяйственный холдинг, разбитый на землях бывшего колхоза новым хозяином, человеком строгим, но справедливым к землякам.
И вот однажды, летним вечером, к Павлу приехал в гости друг. Товарищ по армии из соседнего села — Егор. Высокий, но до неприличия худой, с большими, светлыми и почему-то невероятно грустными глазами.
«Бедный, наверное, дома недокармливают», — с материнской нежностью подумала о нём Катерина, накрывая на стол.
«Какая она… красивая. И глаза уставшие, но добрые», — подумал о ней Егор, и от этой мысли ему стало смущённо и жарко.
С той поры Егор стал частым и желанным гостем. Он словно чувствовал, где нужна мужская сила: то забор поправит, то с сенокосом поможет, то с двигателем пикапа разберётся. Катерина радовалась: «Какой надёжный у Павлу друг, золотой человек».
Но постепенно её чувства стали меняться. В её душе, давно уснувшей для чего-то, кроме заботы о детях и хозяйстве, зашевелилось что-то трепетное, забытое, молодое. Она ловила на себе его взгляд и отводила глаза, чувствуя, как предательски краснеют щёки. А в его светлых глазах всё чаще появлялась та самая, затаённая грусть, перерастающая в немой вопрос.
Он стал приезжать реже. А ей стало всё труднее гнать от себя навязчивые, смущающие мысли о нём. Они делали вид, что ничего не происходит, но в редкие минуты, когда оставались одни, воздух между ними наэлектризовывался, они терялись, не знали, куда деть руки, о чём говорить. Ей было сорок лет, а сердце билось, как у шестнадцатилетней девочки, и в голове звенела незнакомая, сладкая песня.
Со временем эта новая, нежная и пугающая связь между «молодыми» стала очевидна для всех. Деревня — она как стеклянный аквариум: всё видно, всё слышно, всё обсасывается со всех сторон.
Мать Егора и его сёстры были в ярости. «Она тебе в матери годится! Опозорил! Нашла себе подстилку с прицепом!» — шипели они. Самый тяжёлый разговор ждал Егора с Павлом. Друг вызвал друга на берег реки, подальше от любопытных глаз и ушей.
— Что это значит, Егор? — спросил Павел, и его голос был тихим и опасным. — Мать моя. Объяснись.
— Я люблю твою маму, Паш, — честно выдохнул Егор, не отводя взгляда. — Я её люблю. Как женщину. Как самую лучшую, самую сильную и самую красивую на свете.
Дело закончилось дракой. Мужской, жестокой, но чистой. Они молча колотили друг друга, выбивая из памяти крики матерей и пересуды соседей. Под конец, сидя на земле, разбитые, в синяках, они оба вдруг засмеялись сквозь кровь на губах. Злость ушла, осталась лишь натянутая, но прочная нить понимания.
— Хватит вам по кустам-то прятаться, как щенкам, — хрипло сказал Павел, поднимаясь. — Идите уже домой. Но гляди, — он обернулся и ткнул пальцем в грудь другу, — если хоть одну слезинку у мамы увижу — убью. Пощады не жди. И папой называть я тебя не буду, — уже со смехом добавил он.
Егор переехал к Катерине. Большая часть деревни ахнула. Всё было хорошо, почти идеально. Но шестнадцатилетняя Маша, её маленькая девочка, взбунтовалась. Для неё двадцатилетний Егор был предателем, посягателем на память о отце, пусть и негодном, но своём. Она не разговаривала с ними, хлопала дверьми, грубила. Они терпели. Любили её и ждали. Успокоилась Маша лишь тогда, когда сама, по-настоящему, безумно влюбилась и вышла замуж. Только тогда она поняла, что любовь не имеет возраста, а счастье — не имеет границ.
Вскоре женился и Павел на хорошей, спокойной девушке. Жизнь шла своим чередом.
А потом случилось самое невероятное. Катерина поняла, что ждёт ребёнка. В сорок три года. Мир перевернулся с ног на голову. Ирония судьбы была удивительной: её невестка была на том же сроке. Они стали ходить на консультации вместе, вызывая удивление и умиление врачей.
И вот настал день. Они лежали в одной палате роддома, свекровь и невестка, держась за руки и смеясь сквозь слёзы от невероятности происходящего. Катерина родила первой — крепкого, здорового сыночка, которого назвали Мишей. А через два дня её невестка родила ей внука — маленького Стёпушку.
Эти события всколыхнули деревню с новой, невиданной силой. Сплетни достигли апогея, но теперь в них было больше изумления и восторга, чем злобы.
Катерина и Егор наконец-то пошли в ЗАГС. До этого она всё отказывалась, отшучивалась.
— Зачем нам печати в паспорте? Ты и так никуда от меня не денешься! — смеялась она.
— Хочу быть твоим законным мужем. Полностью и официально, — настаивал он.
Они расписались тихо, без лишней помпы. Выходя из ЗАГСа, он прижал её к себе и прошептал: «Теперь навсегда, Катюша».
Они шли по той же дороге, что и десять лет назад. Он — высокий, сильный, её богатырь. Она — всё такая же стройная, улыбчивая, помолодевшая, с сияющими глазами. В его руке болталась её рабочая сумка, а в её сердце билось позднее, выстраданное, но такое полное и безраздельное счастье.
И пусть кто-то осуждает, а кто-то радуется. Их двое. Они вместе. И это — главное.