Карточку Павел попросил в среду, за завтраком. Голос правильный — озабоченный, но не паникующий.
— Катя, корпоративный платёж горит, мою карту заблокировали, на два дня всего, выручи.
Я вытерла руки о фартук, достала карту из кошелька. Павел взял её быстро, будто боялся, что передумаю, и поцеловал в макушку.
— Спасибо, родная, ты как всегда выручила.
Двадцать лет брака научили меня не задавать лишних вопросов. Я доверяла. Или делала вид.
В пятницу вечером, гладя его рубашку, я услышала, как Павел говорит по телефону в соседней комнате. Дверь приоткрыта. Голос весёлый, совсем не тот, каким он разговаривает со мной.
— Мам, не переживай, всё схвачено. Ресторан заказан, столик на шестерых, меню огонь, коньяк, игристое, как ты любишь. Нет, она не в курсе. Зачем? Сказал, что дома отмечаем, в узком кругу.
Утюг замер у меня в руке.
— Серая мышка моя даже не заподозрит. Провинциальная неумеха, мама, ну ты же помнишь, из какого-то посёлка в Краснодарском. Двадцать лет в Ростове, а всё равно деревня. Ну да, её картой плачу, конечно. Своя заблокирована. Зато какой размах будет в «Тихом Доне»! Она туда близко не подойдёт, не переживай. Пусть дома сидит, телевизор смотрит.
Я выключила утюг. Прошла на кухню, налила воды, выпила залпом. Руки не дрожали. Внутри было пусто и холодно, будто кто-то выгреб всё живое.
Серая мышка. Провинциальная неумеха. Её картой.
Я поставила стакан в раковину и посмотрела в окно. За стеклом темнело. Может, он прав. Может, я и правда серая мышка. Только мышки, когда их загоняют в угол, кусаются.
Утром в субботу я заблокировала карту. Объяснила в банке, что потеряла и боюсь, что ею воспользуются. Из банка поехала на другой конец города, в частный сектор, где раньше жила.
Василий Киселёв открыл дверь в домашних тапочках, удивлённо приподняв брови.
— Катя? Сколько лет! Проходи, что стоишь.
Мы сидели на его кухне, пили чай. Я рассказала всё. Коротко, без лишних слов. Он слушал, не перебивая.
— Понял, — сказал он. — Слушай, Катя, ты мне когда-то всю семью спасла, помнишь? Когда у отца работы не было, ты мешок картошки притащила, сказала, что лишняя. А мы знали, что ты последнее отдала. Теперь моя очередь. Торжество у них в понедельник вечером, так? В девять банкет начинается. Я позвоню, когда они всё закажут и будут платить. Тогда заходи. С официантом договорюсь.
В понедельник вечером я надела платье. Синее, которое шила три года назад и ни разу не надела — не было повода. Уложила волосы, накрасилась. Посмотрела в зеркало. Не мышка.
Телефон зазвонил в половину одиннадцатого. Василий.
— Приезжай. Счёт принесли. Твой сейчас будет картой козырять.
Такси довезло меня за двадцать минут. Ресторан «Тихий Дон» сверкал витражами и золотом. Василий встретил в холле, кивнул в сторону зала.
— Третий столик от окна.
Я вошла. Зал полон людей, смеха, звона бокалов. Я медленно шла между столиками и вдруг увидела их. Павел сидел во главе стола, рядом Тамара Петровна в бордовом костюме, его сестра Марина с мужем. На столе пустые тарелки, бокалы, остатки десерта.
Официант принёс счёт на подносе. Павел даже не посмотрел на сумму, достал из кармана мою карту и положил на поднос с таким видом, будто это его личные миллионы.
— Обслуживание отличное, — громко сказал он, оглядывая стол. — Мама, видишь, я же говорил, что устрою тебе праздник настоящий. Не какой-нибудь жалкий, а по-королевски.
Тамара Петровна гордо кивала, поправляя причёску.
— Сынок, ты у меня молодец. Вот это размах, вот это я понимаю. Не чета некоторым, кто только и умеет, что на швейной машинке строчить да в углу сидеть.
Марина хихикнула. Павел улыбнулся, явно довольный.
— Ну, мам, ты же знаешь меня. Для тебя только лучшее. Хорошо, что у меня есть возможности такие.
Официант взял карту, прошёл к терминалу. Провёл раз. Второй. Посмотрел на экран, нахмурился. Вернулся к столу.
— Извините, карта не проходит. Заблокирована.
Павел побледнел.
— Как заблокирована? Не может быть. Попробуйте ещё.
— Я пробовал трижды, сэр. Карта недействительна.
Я подошла к столу. Тамара Петровна увидела меня первой. Лицо её вытянулось.
— Екатерина? — выдавил Павел, вскакивая. — Ты… что ты здесь делаешь?
Я посмотрела на него очень спокойно.
— Пришла на праздник. На тот самый, который ты устроил за мой счёт. Моей картой. Без меня. Серой мышки.
Тишина за столом была такой, что слышно было, как звенят бокалы у соседнего столика.
— Катя, послушай, это недоразумение, — начал Павел, протягивая руку, но я отстранилась.
— Это не недоразумение, Павел. Это ложь. Я слышала весь твой разговор с мамой в пятницу. Каждое слово. Про провинциальную неумеху. Про деревню. Про то, что я даже не заподозрю и буду дома телевизор смотреть, пока вы тут пир устраиваете.
Марина уставилась в тарелку. Тамара Петровна схватилась за салфетку.
— Ты подслушивала? — возмутился Павел. — Ты следишь за мной?
— Я гладила твою рубашку, а ты орал на весь дом, как ты ловко меня обманул. Хвастался свекрови, какой ты молодец, что жену обвёл вокруг пальца. Это не подслушивание, Павел. Это ты просто не считал нужным скрываться. Думал, мышка не укусит.
Павел попытался взять себя в руки.
— Хорошо, виноват, не спорю. Но давай не здесь, а? Поедем домой, всё обсудим спокойно.
— Нет, обсудим здесь. Я заблокировала карту в субботу. Заявила в банке, что она украдена. Потому что ты взял её обманом и потратил на то, о чём я не знала. Так что теперь, дорогой муж, расплачивайся сам. Наличными.
Василий подошёл к столу, скрестив руки на груди.
— Если возникнут сложности с оплатой, я вынужден вызвать полицию. Счёт надо закрывать. Плюс инцидент с украденной картой.
Лицо Павла из бледного стало красным, потом фиолетовым.
— Катя, ты понимаешь, что ты делаешь? Ты позоришь меня!
— Я? — я усмехнулась. — Это ты себя опозорил. Сам. Когда решил, что серая мышка из деревни не заслуживает даже правды.
Тамара Петровна вскочила, ткнув в меня пальцем.
— Как ты смеешь так с ним разговаривать?! Ты ничтожество! Ты без него никто!
Я посмотрела на неё долго, потом тихо сказала:
— Может быть. Но теперь я никто, кому не нужно притворяться. И это намного лучше, чем быть чьей-то серой мышкой.
Следующие двадцать минут они собирали деньги. Павел опустошил кошелёк, Тамара Петровна — сумочку, Марина с мужем вытряхивали карманы. Считали на столе, перешёптывались, искали мелочь. Официант стоял рядом с каменным лицом. Другие посетители поглядывали с любопытством.
Я стояла рядом и смотрела, как рассыпается показная роскошь, весь пафос, вся ложь.
Когда они наскребли нужную сумму, я достала из сумочки конверт и положила перед Павлом.
— Заявление о расторжении брака. Почитаешь дома.
Развернулась и пошла к выходу. Спина прямая, шаги твёрдые. Василий открыл дверь и шепнул:
— Держишься молодцом, Катерина.
Ночной Ростов встретил меня холодным ветром, и в груди разливалось что-то тёплое, лёгкое. Свобода.
Развод оформили через три месяца. Павел звонил, просил прощения, но я не отвечала. Мне досталась половина от продажи квартиры. Я сняла небольшое помещение в центре, повесила вывеску: «Ателье Екатерины».
Первый заказ пришёл от Василия — униформа для официантов. Потом заказы посыпались один за другим. Я работала, шила, принимала клиентов. Наняла помощницу, девчонку Свету.
Павел звонил ещё раз, спустя год. Голос пьяный, жалкий.
— Катя, я ошибся. Мать живёт со мной, пилит каждый день, работу потерял. Давай вернёмся?
— Нет, Павел.
Я повесила трубку и больше не думала о нём.
Ателье работает, клиентов очередь. Недавно познакомилась с Константином Михайловичем, директором фабрики, который заказывал спецодежду. Мы встречаемся, не торопясь, без обещаний. Он называет меня по имени. Не мышкой.
Иногда вспоминаю тот вечер в «Тихом Доне». Как шла через зал, как смотрела на Павла, как клала конверт на стол. И понимаю — это был не конец. Это было начало.
Недавно встретила Марину в магазине. Она отвернулась. Я не стала окликать. Зачем? Мы живём в разных мирах.
Вчера Василий заходил в ателье, сел, попил чай.
— Ну что, Катерина, не жалеешь?
Я посмотрела в окно. За стеклом весна, солнце, жизнь.
— Ни секунды, Вася.
Он кивнул.
— Правильно.
— Жалеть надо о том, что не сделал. А не о том, что сделал.
Когда он ушёл, я вернулась к работе. Шила платье для невесты — молодой девчонки, которая сияла от счастья на примерке. Смотрела на неё и думала: вот бы ей не пришлось через двадцать лет блокировать карту и стоять в ресторане, доказывая право на уважение.
Но это её жизнь. Её выбор.
А у меня — свой. И он мне нравится.
Серая мышка умерла в тот вечер в «Тихом Доне». А я родилась. Настоящая. Которая не боится кусаться, когда её загоняют в угол. Которая знает себе цену. Которая больше никогда не отдаст свою карту просто так, доверяя на слово.
Утром Константин Михайлович зайдёт за заказом. Мы выпьем чай, поговорим о тканях и лекалах. Может, он снова пригласит меня на ужин к себе. Может, я соглашусь. А может, скажу, что занята — у меня заказ горит.
И это будет моё решение. Моё.
Я больше не та, кто режет хлеб и молчит, глядя в пол. Я та, кто входит в зал с высоко поднятой головой. И это лучшая версия меня.