— Мам, папа вернулся. Хочет встретиться с тобой.
Чашка замерла на полпути ко рту. Анна ощутила, как сердце ёкнуло, а затем заколотилось быстрее.
— Что?..
Прошло пять лет. Целых пять долгих лет с тех пор, как он ушёл к другой женщине, даже не моргнув глазом. И вот теперь — возвращается?
Сентябрьский ветерок ласково трепал занавески на кухне, где каждое утро Анна заваривала свой любимый чай — крупнолистовой цейлонский с бергамотом. Когда-то Павел привёз его из командировки, и с тех пор этот чай стал их семейным напитком. Хотя теперь уже только её.
— Мам, ты меня слышишь? — голос Лены в трубке звучал чересчур бодро для такой новости.
Анна машинально взглянула на часы — восемь утра. Тишина квартиры, где она жила одна последние годы, внезапно показалась невыносимой. Тридцать лет учительской работы, два года на пенсии — и вот теперь это известие, нарушающее привычный ход её дней.
— Да, доченька. Слышу, — ответила Анна, глядя в окно на старый клён с пожелтевшими листьями. — Так что ты говоришь… папа вернулся в Москву?
Анна застыла. Чашка в руках стала неожиданно тяжёлой, словно наполненная свинцом.
— С чего ты решила? — стараясь сохранять спокойствие, спросила Анна.
— Он сам позвонил мне вчера. Спрашивал о тебе. Сказал, что хочет встретиться.
Пять лет назад Павел ушёл так буднично, будто просто выходил за хлебом. «Я встретил другую женщину, Аня. Прости, но я ухожу». Эти слова прозвучали в тот апрельский вечер. Никаких объяснений, никаких колебаний — лишь короткая фраза и звук закрывающейся двери.
Двадцать семь лет совместной жизни закончились за одну минуту. Тогда ей казалось, что мир рухнул. Она не спала ночами, пила успокоительное и впервые в жизни взяла больничный на работе. Школьный психолог, Марина Сергеевна, которая когда-то получала помощь от Анны с трудными подростками, теперь приходила к ней домой. «Анна Викторовна, вам нужно отпустить это. Такое случается».
Но как отпустить половину своей жизни? Как забыть человека, с которым вы встречали рассветы на море, который держал вашу руку, когда умерла мама, который знает, что вы любите мороженое с солёной карамелью и боитесь грозы?
Позже она узнала, что «другая женщина» была её бывшей ученицей, Викторией Ореховой, младше Павла на двадцать лет. Успешная карьера в юриспруденции, командировки по всему миру — и вот теперь Павел, её учитель английского языка, ставший мужем. Они уехали в Лондон, где у Виктории была работа.
Лена тогда встала на сторону матери, они почти год не общались с отцом. Потом, конечно, помирились. «Он всё-таки мой папа, мам», — сказала Лена виновато. Анна понимала. Не держала зла. Только не на дочь.
— Я не хочу с ним встречаться, — сказала Анна, возвращаясь к реальности.
— Мам, он очень просил. Говорит, это важно.
— Что может быть важного спустя пять лет? — горько усмехнулась Анна. — Мы всё сказали друг другу тогда.
Лена помолчала.
— Они с Викой развелись. Ещё год назад. Он вернулся в Москву этим летом.
Анна закрыла глаза. Что-то внутри неё дрогнуло. Не радость, не злорадство — лишь усталость. Усталость от эмоций, которые она давно перестала чувствовать.
— Хорошо, — наконец сказала она. — Пусть звонит.
Павел позвонил на следующий день. Его голос звучал иначе — глубже, тише. Или ей так показалось?
— Аня, можно я приду?
— Зачем, Паша?
— Поговорить. Просто поговорить.
Она согласилась. Назначила встречу в парке недалеко от дома. Не хотела пускать его в квартиру, которая за эти годы стала исключительно её территорией.
В парке было тихо. Бабье лето — последние теплые дни перед долгой осенью. Анна сидела на скамейке и смотрела на пруд, где плавали утки. Каждое воскресенье она кормила их хлебом, и птицы знали её, подплывали ближе.
— Ты совсем не изменилась, — знакомый голос раздался за спиной.
Анна медленно обернулась. В нескольких шагах от скамейки стоял Павел — седой, осунувшийся, в незнакомом светло-сером пальто. Готовая сорваться колкость застряла в горле. Он постарел не на пять прошедших лет — на все пятнадцать.
— Здравствуй, Паша, — только и смогла выговорить она.
Он сел рядом, оставив между ними осторожную дистанцию. Молчали долго. Анна крошила хлеб уткам, Павел смотрел на воду.
— Я совершил ошибку, Аня, — наконец проговорил он. — Самую страшную в своей жизни.
Сколько раз она представляла этот момент? Сколько гордых, язвительных фраз придумала за эти годы? А теперь — лишь пустота.
— Все ошибаются, Паша. Жизнь идёт дальше.
— Но не моя, — он повернулся к ней. В глазах блестели слёзы. — Не без тебя. Ты всегда была и останешься моей единственной.
Она смотрела на этого одновременно чужого и родного человека. Мужчину, с которым делила рассветы и страхи, радости и горести.
— Слишком поздно, Паша, — прошептала Анна.
— Я знаю, — он опустил голову. — Не жду ответа сейчас. Просто… разреши приходить? Иногда. Кормить уток вместе.
Внутри что-то дрогнуло — не сердце, оно разбилось давно. Что-то другое. Возможно, та самая решимость никогда больше не впускать его в свою жизнь.
— Уткам можно только белый хлеб, — наконец сказала она. — Чёрный вреден.
Павел поднял на неё глаза, полные надежды.
— Запомню, Аня. Всё запомню.
Так начались их воскресные встречи. Три месяца подряд он приходил с батоном белого хлеба. Говорили о дочери, внучке, погоде, книгах — обо всём, кроме прошлого. Оно висело между ними незримой гранью.
В одно промозглое ноябрьское воскресенье зарядил холодный дождь. Забыв зонт, Анна согласилась, чтобы Павел проводил её.
— Может, зайдёшь? — неожиданно для себя предложила она. — Чай попьём.
В лифте молчали. В зеркальном отражении Анна видела: седовласый мужчина смотрел на неё так, будто она была чудом.
— Обои переклеила, — заметил он, входя.
— Три года назад, — ответила Анна, включая чайник.
Она достала две чашки — свою и его старую. Заварила любимый цейлонский с бергамотом.
— Ты помнишь, — тихо сказал Павел.
— Некоторые вещи не забываются, — она отвела взгляд.
Дождь стучал в окно. Тикали те же часы, что двадцать лет назад.
— Я думал о тебе каждый день, Аня. Все эти пять лет.
Анна поставила чашку.
— Тогда почему ушёл?
— Потому что был слепцом. Мечтал начать с чистого листа… — он горько усмехнулся. — А оказалось, новая жизнь — миф. Есть только наша с тобой.
Она разглядывала свои учительские руки — в чернильных пятнах, с тонкими морщинками. Руки, что так часто обнимали Павла.
— После твоего ухода у меня была клиническая депрессия, — тихо призналась Анна. — Врач говорил, это как горе: отрицание, гнев, торг, депрессия… Я прошла все стадии. И приняла, что тебя больше нет в моей жизни.
По щеке Павла скатилась слеза.
— А сейчас? Что ты чувствуешь сейчас?
Анна подняла глаза.
— Не знаю, Паша. Иногда кажется — всё ещё люблю. Иногда — что это просто привычка. Эхо прошлого.
— Дай мне шанс доказать, что это не эхо, — он протянул руку, но не коснулся её, оставляя выбор за ней.
Анна смотрела на знакомую ладонь с родинкой у большого пальца.
— Один день, — сказала она. — Проведём вместе один день. Потом решим.
Павел улыбнулся сквозь слёзы.
— Один день. Это всё, о чём я прошу.
Они провели этот день как туристы — в Третьяковке, где не были десять лет, в кафе, где когда-то праздновали годовщину. Павел без восторга рассказывал о Лондоне, Анна — о школе и учениках.
В сумерках они стояли на мосту, наблюдая, как Москва-река вбирает в себя отражения городских огней.
— Помнишь, как мы здесь были в восемьдесят шестом? — спросил Павел. — Ты тогда в красном платье была… Я подумал — красивее тебя никого на свете нет.
Анна помнила. Своё первое свидание, когда от волнения не могла проглотить ни кусочка целый день.
— Я ждала, что ты поцелуешь меня, — улыбнулась она. — А ты только руку держал и про созвездия рассказывал.
— Боялся, — признался он. — Казалось, ты такая… недосягаемая.
Они рассмеялись — двое седовласых людей, вспоминающих юность на том же самом мосту.
Павел осторожно взял её руку — вопросительно, без нажима. Анна не стала отнимать ладонь.
— Не знаю, что будет, Аня, — проговорил он. — Не знаю, сможешь ли простить… Но я хочу встречать с тобой каждый рассвет. Хочу, чтобы твое лицо было последним, что я увижу в этой жизни.
Анна смотрела на переливы огней в воде. На прожитые годы. На несостоявшееся будущее. На настоящее, внезапно наполненное новыми смыслами.
— Обещать ничего не буду, Паша, — сказала она. — Но можем попробовать. День за днём. Без громких слов.
Он сжал её пальцы, и они замолчали под московским небом. Два человека, когда-то знавших друг друга лучше всех на свете. Два человека, которым предстояло заново открывать друг друга.
Вдали грохнул гром — нетипично для ноября.
— Пойдём домой, — сказал Павел. — Ты ведь всегда грозы боялась.
Она кивнула. Он помнил. Помнил её страхи, её смех, её привычки. И, возможно, именно в этом была их надежда.
— Пойдём домой, — повторила Анна. И слово «дом» вдруг снова стало тёплым и настоящим.
Иногда жизнь даёт второй шанс не за заслуги, а потому, что истинная любовь не умирает — она просто ждёт своего часа.
А вы смогли бы? Простить. Начать сначала. Или некоторые раны должны оставаться неприкасаемыми?