Тишина, наступившая после грохота орудий, казалась ему порой громче любого взрыва. Она звенела в ушах, заполняла собой все уголки сознания, становясь невыносимой. Именно от этой звенящей пустоты он и уезжал, глотая пыль проселочной дороги. В руке его белели костяшки от мертвой хватки, с которой он сжимал ручку потрепанного чемодана. На груди, тяжело поднимавшейся в такт шагам, покачивались медали. Солнечные лучи играли на их гладкой поверхности, высекая короткие, ослепительные блики — крошечные вспышки былого ада на фоне мирного неба. Он шагал навстречу новой жизни. Жизни, в которой остался абсолютно, оглушительно одинок.
Казалось, была другая жизнь, навсегда оставшаяся по ту сторону того рокового летнего дня. Все планы, все ожидания, вся юношеская уверенность в завтрашнем дне — все это рассыпалось в прах в одно мгновение, в воскресное утро 1941 года. Он только что получил диплом агронома, пахнущий свежей типографской краской, и с нетерпением ждал распределения, строя в мыслях смелые проекты по преобразованию родной земли. Мечты были такими яркими, такими осязаемыми… until они не превратились в осколки, разлетевшиеся от разорвавшейся бомбы.
Юноша, выросший в подмосковном городке в семье, где царили тепло и взаимопонимание, был воспитан в безусловной любви к своему Отечеству. Он был тем, на кого равнялись другие — комсомолец, атлетически сложенный, с ясным и твердым взглядом. Сидеть в стороне, когда Родина в опасности, было не в его характере. Он оказался одним из первых у порога военкомата, не дожидаясь повестки, сжимая в кулаке заявление, написанное решительным почерком.
А потом была осень. Сырая, промозглая, пропахшая порохом и холодной землей. В низком, насквозь прокопченном блиндаже, при свете коптилки, сделанной из гильзы, он читал треугольник письма. Буквы плясали перед глазами, сливаясь в бессмысленные закорючки, пока мозг отказывался воспринимать чудовищный смысл написанного. А когда, наконец, понял, — сдавленный, нечеловеческий стон вырвался из самой глубины его существа. Он рыдал, как мальчишка, не в силах сдержать нахлынувшую боль. Те, кто был рядом, смотрели в пол, сжимая кулаки, — у каждого за плечами был свой груз утрат, но эта новость ранила и их. В тот день он узнал, что у него больше нет ни отца, ни матери, ни сестренки с русыми косичками и россыпью смешных веснушек на носу. На следующее утро, когда он умывался ледяной водой из котелка, товарищи с изумлением обнаружили, что его виски стали седыми. Ему было двадцать два.
С той поры им двигала слепая, всепоглощающая ярость. Чувство мести стало его щитом и его молитвой. Каждую медаль, каждую награду он мысленно посвящал им. В 1945-м, вернувшись из поверженного Берлина, он почти год прожил у двоюродной тетки в Москве. Возвращаться было некуда. Ему предложили комнату в коммунальной квартире, но он отказался наотрез. В душных стенах, пропитанных чужими жизнями, он бы задохнулся. Он попросил направить его в колхоз, в деревню, подальше от камня, поближе к земле. К той самой земле, которую он когда-то мечтал возделывать. Он жаждал начать все с чистого листа, стать другим человеком, стереть в памяти все, что было.
— Здравствуй, мил человек, а ты кто будешь? В гости, али новый жилец?
Голос, прозвучавший из-за стога сена, вернул его к действительности. Он увидел женщину, поднимавшуюся с травы и направлявшуюся к нему. За ней простиралось бескрайнее поле, и она казалась его неотъемлемой, естественной частью.
— Здравствуйте. Я ваш новый агроном, Сергеев Виктор Дмитриевич. Не подскажете, где здесь сельсовет?
— Сельсовет? А вон, как в село войдешь, четвертый дом с краю, с левой руки. Да мимо не пройдешь, там портрет висит и знамя красное.
— Благодарю вас.
Он нашел нужный дом без труда — над дверью действительно алело знамя и висел знакомый профиль. Войдя внутрь, он постучал в первую попавшуюся дверь.
— Так, документы оформили, теперь вопрос, где тебя приткнуть?.. — Егор Кузьмич, председатель, озадаченно почесал затылок. — Был свободный дом, да сгорел на прошлой неделе, пацанва шальная с огнем баловалась… Не беда, сейчас определим. Могу, к примеру, к Листовой направить. Она одна живет, места много, пустит постояльца. Мужик в доме — всегда подспорье. Ты рукастый?
— Гвоздь вбить, табурет починить, стол поправить — это смогу. Отец учил, — на его губах на мгновение мелькнула улыбка, но тут же погасла, словно тронутая тенью воспоминания.
— А большего и не требуется. Коли чего не знаешь, наши мужики подскажут. Правда, их осталось — раз-два и обчелся… Война, — председатель махнул рукой, и в этом жесте была вся горечь тех лет.
Они шли по улице, и вдруг Егор Кузьмич остановился у аккуратной калитки.
— А вот и нужный дом.
Он постучал, и на зов из-за забора вышла молодая девушка. Виктор невольно смутился. Она была поразительно хороша собой, и его пронзила внезапная мысль: что подумают люди, если молодые, не связанные узами брака парень и девушка будут жить под одной крышей?
Девушка вышла за калитку и вопросительно посмотрела на председателя.
— Что случилось, товарищ председатель? У меня сегодня выходной!
— Да я не по работе. Прими жильца на постой. Мы же, когда заявку на агронома отправляли, рассчитывали, что он в доме Невзоровых поселится, а кто ж знал, что те сорванцы его до основания спалят? Пусти специалиста, он платить будет, да и по хозяйству подсобит.
— За деньги, говоришь? Ну, раз так, пусть живет. Только смотри, не затягивай, ищи ему другое жилье. А коли Гриша вернется, сам с ним и разбирайся.
— Если вернется, тогда и решим. Ну, бывай, товарищ Сергеев. Завтра с утра ко мне, в курс дела введу.
Председатель удалился, а Виктор, вежливо кивнув, последовал за хозяйкой в дом.
Утро начиналось как обычно. Лидия выстирала белье, вымыла полы, сварила щи. Половина выходного дня прошла в привычных хлопотах. Может, сходить по грибы? Она знала заветную полянку, где дружно росли шампиньоны и теснились families опят. Можно было бы их засолить, приготовить на зиму… Но для кого? Кто оценит ее труды, кроме нее самой?
Родители жили в соседней деревне, а здесь, в этом селе, она оставалась одна. В 1940-м она вышла замуж. Не по страстной любви, а скорее от желания обрести свой угол. В родительском доме было шумно и тесно — двенадцать детей, все друг у друга на головах. А тут — Григорий, статный парень из соседнего села, стал захаживать в их клуб, приметил ее. Через месяц явился с родителями свататься. И она дала согласие — чтобы уйти из родительского дома, чтобы подружки позавидовали ее удачному замужеству, ведь муж — хоть куда, да и отец его — бригадир на ферме, человек уважаемый.
Уже на свадьбе она узнала, что свекор, Василий Игнатьевич, строит дом для старшего сына. И через полгода они с Григорием переехали в этот, хоть и небольшой, но собственный дом с двумя комнатками. Лидия стала полноправной хозяйкой. Со свекровью и золовкой она ладила, но как приятно было осознавать, что здесь она сама себе госпожа.
В 1941-м, в конце лета, Григория призвали. Она горевала и печалилась. Не то чтобы она пылала к нему страстью, но теплые, глубокие чувства испытывала. Он никогда ее не обижал, был спокойным, рассудительным, надежным. За год совместной жизни он ни на кого, кроме нее, и взгляда не бросил. А она отвечала ему уважением и заботой, веря, что вся жизнь впереди, и она еще успеет полюбить его всей душой, родить ему троих детей, как они и мечтали. Но когда он уходил, у нее даже намека не было на беременность, что печалило ее несказанно. Она осталась совсем одна. Свекры звали переехать к ним, но Лидия наотрез отказалась — дом нуждается в присмотре, и ждать мужа она хочет именно здесь, в их общем гнездышке.
А в 1943-м тишину улицы разорвал ее собственный крик. В руки ей вручили похоронку: Григорий пропал без вести в январе под Сталинградом.
Все они слушали сводки Совинформбюро, и Лидия боялась даже думать, при каких обстоятельствах это произошло. Но она продолжала ждать и верить, что он жив. Она ни разу не надела черный платок и гнала от себя мысли о вдовьей доле. Однако с каждым днем надежда таяла, как апрельский снег.
Когда в 1945-м отгремел салют Победы, уцелевшие мужчины began по одному возвращаться в село. Многие — покалеченные, израненные, но живые. Лидия молилась, чтобы и ее муж вернулся. Хоть какой, но живой. Прошло лето, отзвенела осень, замела зима — его все не было. Даже родители смирились с потерей сына, а она все ждала.
К весне она поняла — все кончено. Нет его. Значит, не «без вести пропал», а лежит где-то в сырой земле, в братской могиле без имени.
Выйдя на зов председателя, Лидия сначала не разглядела мужчину, стоявшего рядом. Он был молод, на вид чуть старше ее, но его волосы были совершенно седыми. Взглянув в его лицо, она внутренне вздрогнула — что же должен был пережить человек, чтобы в такие годы стать седым?
Договорившись о постояльце, она ввела его в дом и усадила за стол, предложив миску горячих щей.
— Очень вкусно. Прямо как моя мама варила, — похвалил он.
— На здоровье. Надолго к нам?
Лидия знала, что молодых специалистов часто направляли на пару лет, а потом они уезжали обратно в город или в более крупные хозяйства. В их глухом поселке редко кто задерживался надолго.
— Навсегда, — последовал неожиданный ответ.
— Вот как? А вы откуда сами?
— Из-под Москвы.
— И что же вас в наши края занесло? — удивилась она.
— Как-нибудь в другой раз расскажу. А сейчас, покажите, пожалуйста, где мне можно разместиться.
— Дальнюю комнату занимайте, я в другой сплю. Встаю я рано, к утренней дойке.
— Я тоже привык вставать на заре. Лидия… Как по отчеству?
— Семеновна, но можно просто по имени. Мы тут все друг друга по именам зовем, без всяких товарищей.
— Хорошо, Лидия. Вы не беспокойтесь, я обузой не стану. Если что по хозяйству нужно будет помочь, только скажите.
— Я не из стеснительных. Давайте так: я готовлю, стираю, убираю, а вы воду носите, дрова для бани, а потом и на зиму, для печи, заготавливайте.
— Договорились. Еще раз спасибо за обед.
Виктор поднялся и прошел в свою комнату, чтобы разложить нехитрый скарб и немного отдохнуть с дороги. Усталость валила с ног.
А на следующий день, едва Лидия появилась на ферме, женщины тут же принялись подтрунивать над ней, уверяя, что сам председатель подыскал ей нового мужа.
— Он просто мой жилец, дом снимает. Не несите чепухи! — огрызалась она.
— Ну-ну, конечно, — звенели в ответ насмешливые голоса.
— Да отстаньте вы, — отмахивалась Лидия. — Как только другое жилье освободится, председатель его сразу же отселит.
Но председатель словно забыл о своем обещании, и Виктор продолжал жить в доме Лидии. Они стали друзьями, хотя свекор и ворчал по этому поводу. Зато свекровь оказалась женщиной мудрой и успокаивала супруга:
— Ну что ты, старый, ворчишь? Гришкиных вестей нет уже три года. Жив ли наш мальчик, одному Богу известно. А Лидка — женщина молодая, ей детей рожать, жизнь продолжать. Может, это судьба такая, с агрономом.
— Все понимаю… а все равно не по себе, — хмурился старик.
К Виктору он относился с холодной вежливостью, хотя и не мог не признать, что парень он работящий и в селе его все уважали.
Под Новый год, растопив печь, Лидия замесила тесто и принялась печь пирог. Теперь у нее был человек, для которого готовить — одно удовольствие, о ком заботиться. Жили они небогато, но Виктор как специалист получал хороший оклад, да еще и фронтовые выплаты ему шли, так что с пропитанием проблем не было. На ее день рождения он и вовсе подарил ей новое платье. Сегодня он уехал в город по делам. Лидия хлопотала по дому, наводила чистоту. Подружки звали встречать праздник вместе, но она отказалась — все они были с семьями, а она чувствовала бы себя лишней. Свекры тоже приглашали, но Лидия знала, как свекор относится к ее жильцу и что он думает об их отношениях. Разубеждать его было бесполезно.
Взглянув на часы, она забеспокоилась: уже пять, за окном совсем стемнело, поднялась метель. А если он где-то застрял? Он уехал на санитарном автомобиле, который выделили сельсовету в прошлом году. Лидия боялась, что в такую пургу машина может застрять в чистом поле. Но вот в окне мелькнул свет фар, автомобиль проехал и остановился у амбулатории. Приехал, слава Богу…
Поужинав и поблагодарив ее за чудесный пирог, Виктор ненадолго вышел в сени и вернулся с небольшим свертком.
— Это что? — удивилась Лидия.
— Мой подарок тебе на Новый год. Открывай.
Развернув бумагу, она ахнула: в свертке лежали новые, добротные валенки и невероятной красоты белая ажурная шаль, теплая и мягкая.
— Это… мне? Правда?
— Конечно. Твои валенки совсем истоптались, да и не по размеру, вот-вот на пятке дыра появится. И шаль твоя старая уже расползается. Вот я и подумал…
— Виктор, зачем вы так тратитесь? Мне же неловко… Я ведь вам ничего не могу подарить… — она смущенно опустила глаза.
— Что вы, Лидия! Да вы для меня столько делаете. Вы же плату с меня не берете…
— Как я могу брать с вас деньги, если я фактически за ваш счет питаюсь? — перебила она.
— Пусть так, но вы меня обстирываете, убираете, создаете такой уют… Эти валенки с шалью — сущая безделица по сравнению с вашей добротой. Лидия, давайте примеряйте и пойдем к клубу, там народ уже собирается. Праздник все-таки.
Они подошли к клубу вместе, и подружки Лидии тут же заметили ее новую шаль — белоснежную, будто только что с ткацкого стана. И валенки — впору, что было редкой удачей для деревенских девчат.
— Это твой агроном тебя так принарядил? — завистливо вздохнула Марина.
— Он не «мой». А это просто подарок, в благодарность за постой, — отрезала Лидия.
— Наверное, не только за постой, но и за кое-что еще благодарит, — ехидно подмигнула та.
— Зависть тебя красит, Марин, — Лидия отвернулась, и в тот же момент в нее мягко шлепнулся снежок. Она обернулась — это был Виктор. Рассмеявшись, она ответила ему тем же. Они стали резвиться, как дети, к ним присоединились другие. Новый год встречали на улице, барахтаясь в снегу, кидаясь снежками и катаясь с горки.
Марина, приложившаяся к самогонке, пыталась заигрывать с Виктором, но тот не обращал на нее никакого внимания. Когда далеко за полночь, промокшая и раскрасневшаяся от зимних забав, Лидия собралась домой, Виктор тут же вызвался проводить ее.
Марина, увидев, что они уходят вместе, громко крикнула им вслед:
— Ну и идите, идите! Не забудь, Лидка, мужика ублажить, глядишь, и шубейку тебе сошьет!
Стоявшие рядом бабы захихикали. Лидии стало нестерпимо обидно. Она понимала, что Марина говорит со зла и от зависти, но то, что другие подхватили ее смех, значило, что все они думают примерно то же самое.
Войдя в дом, она не сдержалась и расплакалась.
— Да бросьте вы! Пусть болтают, сколько хотят. Вы же знаете, что это неправда.
— А все равно противно… Откуда в людях столько злобы? За что они меня так? — Лидия вытирала слезы рукавом.
— Лидия, если хотите, я съеду. Могу пожить в подсобке на ферме…
Она подняла на него заплаканные глаза и вдруг неожиданно попросила:
— Поцелуйте меня, Виктор Дмитриевич. Пусть хоть что-то из их сплетен окажется правдой…
— Лидия, вы просто расстроены… Завтра будете жалеть.
— Неужели я вам совсем не нравлюсь?
— Нравитесь, но…
— Тогда я не вижу причин для отказа! — Лидия встала и горячо прижалась к нему губами…
Эту новогоднюю ночь они провели вместе, а наутро, идя по селу, Лидия уже не так остро реагировала на колкости Марины у колодца. Пусть болтает, ей было все равно… Она снова чувствовала себя счастливой и желанной.
Два месяца пролетели как один миг, словно сказка. Они ощущали себя единым целым, настоящей семьей. В конце февраля, вернувшись от председателя, Виктор подошел к Лидии и усадил ее напротив себя.
— Лида, как ты смотришь на то, чтобы стать моей женой?
— Я?.. — она остолбенела от его слов.
— Ну а кто же еще… Лида, я тебя люблю, и ты меня тоже, я это чувствую. Так что не вижу причин для отказа.
— Но я ведь все еще замужняя женщина.
— Твой муж пропал без вести в сорок третьем, его, скорее всего, уже нет в живых. Брак можно расторгнуть, председатель обещал помочь.
— Разве так можно?
— Если очень захотеть, можно все. Я займусь этим вопросом вместе с Егором Кузьмичом, а ты готовь свадебный наряд, — подмигнул он ей.
Лидия бросилась ему на шею, осыпая поцелуями. Вдруг они услышали шаги во дворе.
— Кого это принесло? — удивился он и направился к двери.
Дверь распахнулась, и сердце Лидии сжалось от резкой боли. Из груди вырвался сдавленный крик. На пороге стоял Григорий…
— Гриша… Ты… живой.
— Здравствуй, жена. — Он широко раскинул руки, но она застыла у стола, не в силах сдвинуться с места. — Что же, не обнимешь мужа после долгой разлуки?
Медленно, как во сне, она подошла и осторожно обняла его. Григорий смотрел на Виктора с холодной усмешкой.
— Вижу, не очень-то обрадовалась? Или я уже не хозяин в своем доме?
Виктор стоял, прислонившись к стене, и понимал, что все его надежды на счастливое будущее с любимой тают, словно снег за окном.
Через полчаса они сидели за столом, и Григорий рассказывал, где был все эти годы.
— В плен попал, но по дороге в Польшу бежал. Хотел к своим пробиться, а меня уже в списках мертвых числили, а когда выяснилось кто я, так еще и в дезертирстве обвинили. Четыре года в лагере отсидел, хотя шесть дали. Вышел по амнистии.
— Почему ты не написал? Мы с твоими родителями думали, что тебя нет в живых. Ты у матери был?
— Конечно, первым делом к ним зашел. Думал, ты там… А мне говорят, у тебя новый кавалер появился, ученый… А что не писал… Нельзя было, запрещали. Да и смертность в лагере была высокой, не думал, что выживу. Не хотел, чтобы вы понапрасну надеялись.
— Мы тебя не хоронили, Гриша. Мы ждали.
— Я вижу, как ты меня ждала. Помнишь, что клялась: «Буду ждать и верить»? — он усмехнулся и залпом осушил стакан.
— Гриша… Я ждала тебя. Все это знают. До прошлого года я ни на одного мужчину не смотрела. А потом председатель подселил ко мне Виктора. И я в него влюбилась, понимаешь? — Лидия решила быть до конца честной. Так было проще. — Тебя не было шесть лет, я всю войну прождала, рыдала, когда извещение получила. Весь позапрошлый год не отходила от окна, к каждому шороху прислушивалась, но ты не приходил… Виктор появился только прошлым летом, и до Нового года он был просто моим жильцом… Гриша, прости меня…
— И что нам теперь делать, а, жена?
— Не знаю, — Лидия опустила голову, и слезы снова заструились по ее щекам.
— А я знаю! — Григорий ударил кулаком по столу. — Так, агроном, собирай свои вещи и уходи из моего дома. А ты, Лидка, моя жена, и останешься здесь. Мне будет непросто, но я постараюсь забыть то, что сейчас от тебя услышал. В конце концов, ты права — много лет меня не было, а ты женщина молодая. Жизнь нас обоих изломала. И да, агроном, — он повернулся к Виктору, — только приблизься к моей жене еще раз — убью!
Виктор молча собрал свои нехитрые пожитки и на прощанье шепнул Лидии, что будет ждать у председателя.
Он поселился в доме у Егора Кузьмича, который понимал сложность ситуации и держался за толкового специалиста обеими руками. Председатель принял решение к весне собрать народ и всем миром поставить для агронома отдельный дом.
А все село замерло в ожидании развязки этой драмы.
Лидия и сама не знала, как ей быть дальше. Григорий ни за что не дал бы ей развода, а уходить было некуда. И, чего греха таить, муж не поднимал на нее руку и не попрекал ее связью с Виктором.
Но когда она оказывалась с ним в одной постели, ее охватывало чувство тоски и опустошенности, потому что любила она совсем другого.
В середине марта Лидия поняла, что беременна. И ребенок был не от мужа…
— Я отцом стану? — спросил Григорий, заметив ее недомогание.
— Гриша, я в положении, ты угадал.
— И я отец?
Лидия молча посмотрела на него, а Григорий, смахнув со стола все одной рукой, резко встал и приблизился к ней.
— Я отец, поняла? Ты моя жена, и этот ребенок — мой. Я не отдам тебя какому-то залетному мужику. Приехал сюда на все готовое — в моем доме жил, с моей женой спал… А я с чем остаюсь? Нет, Лидка, этого ребенка буду воспитывать я, поняла? А если только подумаешь к нему сбежать — обоих порешу.
Лидия не понимала, зачем ее мужу чужой ребенок. Она начала его бояться… И в отчаянии поделилась этим со свекровью, не скрывая правды.
— Зачем ему малыш от Виктора? Почему он меня не отпускает?
— Лида… Не хотела тебе говорить, но, видно, придется… Он в семь лет тяжело болел, была свинка с осложнениями. Врач тогда сказал, что он, скорее всего, бесплоден. Я думала, это ошибка. Но в молодости он был горяч, не одну девку на сеновале перевербовал, до вашей свадьбы. Но ни одна не понесла. А потом вы год в браке прожили, и он перед самой отправкой жаловался, что долг супружеский исполняет исправно, а забеременеть ты не можешь. Вот я и поняла, что доктор был прав. Шансов стать отцом у него не было, вот он и чужого готов принять. Лида, неужели ты его совсем не любишь?
— Не знаю, Зинаида Ильинична. Я была с ним счастлива, ждала его и верила, что он вернется, пока в мою жизнь не вошел Виктор. Гриша меня не обижает, но он никогда меня не отпустит… Я его боюсь…
— Он любит тебя, дочка. Все пройдет, перемелется. Ты его жена, и ничего не поделаешь… Пусть Виктор женится на другой, тогда и Григорий успокоится, и ты сердце свое угомонишь…
Возвращаясь домой, Лидия наконец поняла причину. Вот почему Григорий так легко ее «простил». Он знал о своей неспособности иметь детей и был готов растить чужого. Неужели он любил ее настолько сильно?
Вдруг она услышала тихий свист. Обернувшись, увидела Виктора, выглядывавшего из-за забора дома председателя.
— Лида, Лидочка, подойди на минутку.
Оглянувшись по сторонам, она приблизилась к нему.
— Это правда? Ты ждешь ребенка?
— Правда, Витя…
— Он мой? Или от мужа?
Ей до боли хотелось сказать правду. Но она понимала: если Виктор узнает, что это его ребенок, он будет бороться за него до конца, а это могло кончиться большой бедой.
— Нет, Витя. Это ребенок Григория. Прости меня.
— За что мне тебя прощать, Лида? В чем твоя вина? Лид… Давай уедем отсюда? Сбежим, и он нас не найдет. А ребенка я воспитаю как своего. Мы же любим друг друга!
Лидия горько рассмеялась. Какое благородство. Оба мужчины любят ее и оба готовы воспитывать не своего ребенка. Но как ни болела ее душа, как ни томила тоска, она не была готова вечно скрываться и жить с Виктором в грехе, без официального брака.
— Почему ты смеешься?
— Витя, тебе не понять. Лучше забудь меня, ладно? Давай похороним нашу любовь. У нас теперь разные дороги.
Развернувшись, она побежала к своему дому, смахивая набегавшие слезы.
Настал день родов. Фельдшер и свекровь помогали ей, а Григорий куда-то ушел и не появлялся весь день.
Вернувшись вечером, он взял на руки новорожденного мальчика и твердо сказал:
— Назовем его Алексеем, в честь моего боевого друга. Алексей Григорьевич. Звучит гордо.
— Гриша, ты же знаешь…
— Молчи, тебе отдыхать надо.
Повернувшись лицом к стене, Лидия тихо заплакала. Вся ее жизнь превратилась в сплошной ком. Ее родного сына будет воспитывать чужой ему по крови человек. А Виктор так и не узнает, что у него есть продолжатель рода. Григорий под страхом смерти запретил ей говорить правду.
Но Виктор не был простаком и умел считать. Приперши к стене сельского фельдшера, он выяснил, что Лидия родила в срок здорового мальчика. А значит, отец — он.
— Ты обманула меня! — нашел он ее в поле, когда она шла с работы. — Как ты могла?
— Витя, а что бы это изменило?
— Я бы что-нибудь придумал! А теперь мой сын будет носить чужую фамилию! Если я еще недавно думал о переводе в другой район, то теперь я никуда не уеду. Я буду бороться за тебя и за своего сына. И пусть он угрожает мне расправой, я тоже не промах и за себя постоять сумею.
— Витя… Он мой муж, а я его жена. Иначе не будет.
Но пока Виктор размышлял о своих дальнейших шагах, Григорий опередил его.
Маленький Алешка только уснул, и Лидия занималась домашними делами. На душе у нее было тяжело и пусто, все было не так, как всего год назад. Боль от воспоминаний жгла изнутри. Она вспомнила подарки Виктора, как они сидели за столом, и он, уплетая ее стряпню, говорил ласковые слова. Как вместе ходили на сельские праздники, как не разжимали объятий до самого утра. Тот Новый год был самым счастливым в ее жизни.
Она обернулась и посмотрела на мужа.
— Пойдем сегодня к клубу? Все там будут.
— Ты с ребенком собралась по холоду шляться? Дома сиди, не то дитя застудишь. Да и тебе беречься нужно, не забывай, ты кормилица.
— Ладно, посидим дома.
Около девяти вечера Григорий стал собираться.
— Ты куда, Гриша?
— Пройдусь, воздухом подышу. Мне-то можно, я не кормлю.
Он ушел, а Лидия лишь тяжело вздохнула. Он переоценил свои силы. И забыть Виктора не мог, как ни старался, и принять чужого ребенка ему было тяжело, хоть он и пытался. Он подходил к мальчику, брал его на руки, но в его прикосновениях не было ни отцовской нежности, ни любви. Лидия смотрела на него и понимала: он отдал бы все, лишь бы этого ребенка не было. Но и о разводе не заговаривал, он всегда был упрям и не отступал от своих слов. Вот и мучил себя и ее. Всем было тяжко — и ей, и ему, и Виктору, который метался в бессилии и не мог уговорить Лидию на побег.
Вдруг в одиннадцать вечера дверь распахнулась, и на пороге появился Виктор.
— Витя? Ты как здесь? Уходи, сейчас Григорий вернется, увидит…
— Я к сыну пришел. Хоть одним глазком взглянуть на него. Позволь.
— Если муж застанет, беды не миновать. Не накликай на нас горе, уходи.
Она пыталась вытолкнуть его за порог, но Виктор упрямо уселся за стол.
— Не до тебя ему сейчас. С Маринкой он ушел.
— Как с Маринкой? — изумилась Лидия.
— А вот так! У клуба они миловались, самогонку распивали, а потом вместе и скрылись, думали, никто не видит. Лидка, это наш шанс! Поймаешь мужа с другой — будет повод для развода.
— Смешной ты, Витя. У нас в селе если мужик загулял, это не причина развод устраивать.
— Решай сама.
Лидия постояла у окна несколько минут, а потом, накинув ту самую белую шаль и всунув ноги в подаренные валенки, решительно направилась к дому Марины. Она хотела застать их вместе, чтобы Григорий понял — не только у нее однажды дрогнуло сердце.
В доме Марины горел свет. Лидия вошла без стука и увидела то, что ожидала. Марина спряталась под одеяло, но смотрела на нее нагло и вызывающе. А Григорий опешил.
— Ты чего здесь? Что тебе надо?
— А я пришла посмотреть, Гриша, чем вы тут занимаетесь.
— Лида, пошли домой, я все объясню.
— Не надо, Григорий, я и так все вижу.
— А что ты видишь, а? — вскочила с кровати Марина. — Не многовато ли на одну бабу двух кавалеров? Держишь их при себе, как кобеликов на привязи. Думаешь, все слепые? Ребенок-то твой от Витьки, а он на других баб и не смотрит, будто приворожила. И этого не отпускаешь. На кой ляд тебе двое? Делиться надо! — она громко рассмеялась.
— Значит, Григорий, это я тебя не отпускаю? — ехидно переспросила Лидия.
— Лида, пошли домой, поговорим.
Но она выскочила на улицу первой и бросилась к своему дому. Вырвав сонного Алешку из рук ошарашенного Виктора, она велела ему уходить задворками и сказала, что им с мужем нужно наконец решить, как жить дальше.
— Я буду ждать тебя у себя. И верить, что вы с ним все уладите, — с надеждой сказал он.
Григорий вошел в дом и молча сел за стол, положив перед собой шапку.
— Вот теперь мы квиты, Лида. Марина для меня ничего не значит…
— Зачем ты тогда с ней? А?
— А ты не догадываешься? Ты была беременна, потом родила… А я мужчина, понимаешь? И ладно бы это был мой ребенок, я бы терпел…
— Так и не терпи, Гриша. Ты сам на это пошел, ты держишь меня и не отпускаешь.
— Я не смог, Лида. Это оказалось мне не по силам. Но я клянусь, я буду стараться стать для него хорошим отцом.
— Не надо, Григорий. Сколько можно мучить друг друга? — Лидия опустилась перед ним на колени и положила голову ему на колени. — Отпусти меня, молю тебя! Избавь нас обоих от этих страданий. Я больше не могу. Что нас ждет? Ты никогда не примешь Алешу, как ни старайся… И мы оба будем помнить все. Отпусти, пожалуйста…
Григорий медленно поднялся, подошел к старому сундуку, вынул оттуда ее вещи и стал аккуратно складывать их в большой узел из простыни.
— Собирай ребенка. Я провожу вас…
Эпилог
Их развод оформили через полгода, преодолев все бюрократические препоны. Вскоре после этого Лидия и Виктор наконец-то поженились и стали жить в его новом доме, который всем селом ставили для агронома. Алексея он усыновил, дав ему свою фамилию и отчество. Григорий сначала запил, но Марина, недолго думая, быстро привела его в сельсовет, едва тот получил свидетельство о разводе, и они расписались.
У Виктора и Лидии родилось еще двое детей — девочка и мальчик. Их дом наполнился звонким смехом и радостью. У Григория и Марины своих детей так и не появилось. Через три года, когда Виктора избрали новым председателем колхоза, Марина стала настаивать на переезде в город. С разрешения нового главы они уехали в районный центр, чтобы начать свою жизнь заново.
А в тихом селе, среди бескрайних полей, возрождающихся к жизни благодаря заботам нового председателя и его верной спутницы, навсегда осталась жить история о любви, которая прошла через огонь, лед и отчаяние, но сумела выстоять, подобно колосу, пробивающемуся сквозь потрескавшуюся землю к солнцу. И каждый раз, глядя на закат, окрашивающий небо в багряные тона, Лидия тихо благодарила судьбу за тот долгий и трудный путь, что привел ее к тихому причалу семейного счастья, обретенного вопреки всему.