София с усилием провернула ключ в тугом, старинном замке, и тяжелая дубовая дверь с тихим скрипом отворилась, впуская ее в другое измерение, в мир, застывший во времени.
Воздух в просторной квартире Артема Ильича был неподвижным, густым и сладковато-пряным. Он пах пыльными бархатными портьерами, за которыми скрывались окна с витражами, старой бумагой из высоких шкафов и чем-то неуловимо-аптечным, лекарственным, что витало вокруг самого хозяина. Этот запах был его незримым спутником, молчаливым свидетельством прожитых лет и угасающих сил. Ее собственный аромат — резкий, цитрусовый, дорогой парфюм, купленный в бутике на Петровке, — казался в этих затененных комнатах чужеродным, почти агрессивным, как вызов тихому укладу этого места.
— Артем Ильич, вы опять забыли проветрить! — пропела она, стараясь, чтобы голос прозвучал легко и заботливо, проходя вглубь полутемной гостиной, где тяжелая мебель казалась каменными изваяниями.
Старик сидел в своем привычном кресле-троне, укутанный в потертый, но мягкий плед из верблюжьей шерсти. Его высохшая, почти прозрачная рука чуть дрогнула на темном дереве подлокотника.
— Соня, деточка… Я уж думал, не придешь сегодня. Совсем один остался.
София внутренне усмехнулась, скрывая легкую досаду. Этот хорошо отрепетированный спектакль «последнего одинокого аристократа», этого «бедного старичка» она выучила наизусть за последние шесть месяцев своих визитов. Она села на краешек жесткого пуфика, идеально прямо держа спину, демонстрируя безупречную линию плеч в своем платье цвета спелой фуксии, которое обтягивало ее подтянутую, ухоженную фигуру.
— Ну что вы такое говорите. Разве я могу вас бросить? Кому я еще так нужна?
Ее взгляд, острый и цепкий, скользнул мимо него в сторону приоткрытой двери кабинета. Туда, где в полумраке стояло Оно. Массивное, из темного, почти черного дерева, бюро с десятками потайных ящичков и главным, центральным, запертым на маленький латунный ключ. София была абсолютно уверена — именно там, за этой полированной дверцей, хранились все акции, все документы на недвижимость, все завещания, вся его тихая, огромная мощь. Она потратила целый месяц, изо дня в день пытаясь разными способами уговорить его открыть это бюро, показать ей его содержимое.
— Там старые письма, деточка, черновики, — отмахивался он тогда, качая своей большой, умной головой, — скука смертная, пыль одна. Не стоит твоих прекрасных глазок.
Она знала, что он лжет. И он знал, что она знает. Это была их молчаливая, странная игра, танго двух совершенно разных существ, каждое из которых преследовало свою цель.
— Я сегодня привезла вам кое-что… — она с театральным изяществом открыла свою кожаную сумку, — паштет из печени кролика. От того самого мясника. Ваш любимый. И свежие эклеры, с заварным кремом.
Она специально заехала за ними в ту самую дорогую лавку, скрипя зубами от злости на пробки и потраченное время, но ее лицо в этот момент изображало лишь ангельскую, почти дочернюю заботу.
— Умница ты моя, — его глаза, бледные, как небо на рассвете, слезились от света или от эмоции. — Никто, никто обо мне так не заботится, как ты.
София подавила настойчивый зевок. «Обхаживать» этого старика было невероятно утомительно. Он требовал внимания, как капризный, избалованный ребенок, но при этом его ум оставался острым, а воля — железной, спрятанной под маской немощности. Ее сестра Алена как-то сказала ей, пожимая плечами: «Соня, мне его искренне жаль. Он такой беспомощный, одинокий». София тогда только рассмеялась, коротко и сухо. Беспомощный. Этот «беспомощный» старик, по ее расчетам, владел тремя лакомыми объектами коммерческой недвижимости в самом центре и легендарной коллекцией антиквариата, запертой в том самом злополучном бюро. Алена. Вечная Алена. Простая, как полевой цветок, со своими наивными принципами, работой в благотворительном фонде и верой в то, что все в мире можно исправить добротой. София даже приводила ее сюда пару раз, под предлогом помощи по хозяйству.
— Познакомься, Артем Ильич, это моя младшая сестра. Она поможет мне шторы перевесить, полки протереть.
Алена тогда возилась с тяжелой, пыльной тканью, а старик не сводил с нее своих проницательных, изучающих глаз.
— У вас добрые руки, Аленушка, — проскрипел он тогда, и в его голосе прозвучала какая-то незнакомая Софии нота. — Руки, которые дают, а не берут.
София не придала этому значения. Для нее Алена всегда была лишь фоном. Удобным, предсказуемым, но неважным.
— Деточка, — голос старика, хриплый и глухой, вернул ее в настоящее.
— Да, Артем Ильич? Что-то случилось?
Он посмотрел на нее долгим, пристальным, оценивающим взглядом. В его тусклых, будто выцветших глазах на секунду мелькнуло что-то острое, живое, совсем не старческое, заставившее ее внутренне съежиться.
— Выходи за меня.
София замерла, будто ее окатили ледяной водой. Она ждала этого. Она вела его к этому шесть долгих месяцев, играя в нежность и заботу. Все ее существо, каждая клеточка, наполнились ликованием, холодным, чистым и ослепительным, как ограненный бриллиант. Она опустила глаза, изображая смущение, растерянность, играя свою партию безупречно.
— Артем Ильич… Я… Я даже не знаю, что сказать. Это так неожиданно.
— Скажи «да», — он улыбнулся, показав идеально ровные, явно не свои зубы, и в этой улыбке было что-то древнее и мудрое. — Я хочу, чтобы ты была моей женой. Чтобы все, что у меня есть, стало твоим. Чтобы ты была здесь хозяйкой.
Все будет мое. Эта мысль взорвалась в ее голове ослепительным фейерверком, затмив все остальное — и усталость, и раздражение, и легкую брезгливость.
— Да, — прошептала она, с легкой, хорошо срежиссированной дрожью в голосе, беря его сухую, прохладную руку в свою теплую, живую ладонь. — Я согласна.
Следующие две недели превратились для Софии в один сплошной, тугой комок сладкого предвкушения, терпкого нетерпения. Она немедленно, с присущей ей энергией, занялась организацией. Артем Ильич был на удивление покладист и соглашался на все.
— ЗАГС? Деточка, выбери любой, какой посчитаешь нужным. Только давай без… — он поморщился, словно от зубной боли, — без этой ярмарки тщеславия. Тихо. Скромно. Ты, я и пара свидетелей.
Его покорность, его готовность идти на поводу одновременно настораживали и радовали. Он вел себя как человек, полностью сдавшийся на милость победителя, сложивший оружие. Но София была не так проста, чтобы полагаться лишь на слова. Ей нужны были железные, юридические гарантии. Бумага, скрепленная подписями и печатями.
— Артем Ильич, милый, — начала она как-то вечером, нежно массируя его костлявые, сухие плечи через тонкую шерсть свитера. — Мы же с вами современные, здравомыслящие люди.
— О да, деточка, — хмыкнул он, закрывая глаза. — Особенно я, древний старик.
— Я о… о формальностях. О брачном договоре. Чтобы все было четко, ясно, по закону. Чтобы ни у кого не возникло вопросов в будущем.
Она ожидала чего угодно: возмущения, торга, старческого упрямства, обид. Но он лишь медленно открыл глаза и посмотрел на нее снизу вверх, с каким-то странным выражением.
— Договор? Ты мне не доверяешь, Соня?
— Что вы! — она прижала его голову к своей груди, слыша ровный, чуть учащенный стук его сердца. — Я доверяю вам абсолютно. Безгранично. Но… это для моего спокойствия. Для уверенности. Чтобы я чувствовала себя защищенной. Вы же понимаете.
Он вздохнул, глубоко и тяжело, как будто этот вздох шел из самых глубин его старого тела.
— Хорошо. Пусть будет по-твоему. Будет тебе твой договор. Составь его сама, как считаешь нужным, справедливым. Принеси мне, я все подпишу.
София не поверила своим ушам. Все подпишу. Эти два слова звучали для нее слаще любой симфонии. Она провела два дня с лучшим, самым циничным и дорогим юристом по бракоразводным процессам. Тот потирал руки от профессионального удовольствия, диктуя своре подчиненных формулировки, не оставлявшие лазеек.
— Это не договор, София Артемовна, это неприступная крепость, — ухмылялся он, вручая ей готовый документ. — Он будет гол, как сокол, выйдите вы за него замуж сегодня или через год. Все, что нажито им до брака и все, что будет нажито во время брака, в случае развода или его… кхм… естественной кончины… безусловно и безоговорочно переходит вам. Все права — вам, все обязательства — ему, если, конечно, он будет еще что-то должен.
Договор, который они составили, был настоящим шедевром кабального права. Она принесла ему папку с документом на следующий день. Ее руки, обычно такие твердые, слегка дрожали от волнения. Он сидел в своем кресле-троне, укутанный в тот же плед, и читал какую-то книгу в старинном кожаном переплете.
— А, вот и наша… конституция, — он отложил книгу, бережно положив ее на столик.
Он взял у нее листы, тяжелые, плотные, пахнущие типографской краской. София затаила дыхание, сердце ее колотилось где-то в горле. Сейчас он начнет читать. Сейчас он увидит эти грабительские пункты, эти кабальные условия. Сейчас его маска спадет, и он взорвется гневом, обвинениями.
Он даже не пробежал глазами по первому абзацу. Он просто взял со стола свою массивную, старомодную перьевую ручку, медленно, с небольшим усилием открутил резьбовой колпачок и, не говоря ни слова, вывел внизу последней страницы свою витиеватую, с большими завитками подпись — «Артем Поляков».
— Довольна теперь, моя хищница? — спросил он мягко, поднимая на нее взгляд.
Слово «хищница» неприятно, как иголка, кольнуло ее где-то глубоко внутри. Он что, читает ее мысли? Издевается? Но его глаза, эти бледные озера, были теплыми, чуть слезящимися, полными какой-то странной нежности. Нет. Просто дряхлый, влюбленный старик, готовый на все ради молодой жены. Она наклонилась и поцеловала его в морщинистый, прохладный лоб.
— Я самая счастливая женщина на свете, Артем.
Она убрала драгоценный, подписанный договор в свою сумку. Главное дело было сделано. Теперь оставалось лишь одно, последнее препятствие. Бюро.
— Милый, — проворковала она, подходя к темному массиву дерева, — ты же обещал. Самый главный свадебный подарок. Покажи мне, что там.
Ее тонкие, наманикюренные пальцы с любовью прошлись по резной, полированной крышке.
— Не торопись, деточка, — он погрозил ей своим длинным пальцем. — Договорились же. После ЗАГСа. Все в свое время.
Его голос был по-прежнему мягок, но в нем вдруг прозвучала тонкая, как лезвие бритвы, стальная нотка, не допускавшая возражений. Это ее взбесило. Что он там прячет? Какие тайны? Но она лишь улыбнулась, сверкнув белизной зубов.
— Хорошо. Я умею ждать. Я ведь теперь твоя терпеливая жена.
Оставался последний, чисто технический штрих — свидетели. Со своей стороны она решила не приглашать никого, чтобы не делиться триумфом. Со стороны жениха должен был быть какой-то его знакомый. А со стороны невесты… Она позвонила сестре.
— Алена, привет. У меня новость. Большая. Я выхожу замуж.
В трубке повисло долгое, тяжелое, гулкое молчание. Она даже подумала, что связь прервалась.
— Соня… — голос Алены был тихим и испуганным. — За кого?
— За Артема Ильича.
Снова молчание. Потом тихий, сдавленный, будто задавленный платком всхлип.
— Алена, ты что, плачешь? — раздраженно, резко спросила София.
— Соня, не делай этого, пожалуйста, умоляю тебя, — прошептала сестра, и ее голос дрожал. — Он… он не тот, за кого себя выдает. Он… он все знает. Он наблюдал за тобой.
София громко, с вызовом рассмеялась.
— Что значит «наблюдал»? Он старик, который редко выходит из дома!
— Он задавал мне вопросы… косвенные, но очень точные. О твоей прошлой работе, с которой тебя попросили уйти после того скандала с недостачей. О твоих… бывших друзьях, которые куда-то все пропали. Соня, мне стало страшно. В его вопросах была такая… такая холодная точность.
— А ты, значит, все ему и выложила? Ты, со своей благотворительностью и вечными старыми свитерами, решила меня спасать?
— Я ничего не сказала ему! Ни слова! — голос Алены дрогнул, в нем послышались слезы. — Я просто… я просто чувствую это сердцем. Он играет с тобой в какую-то свою игру. Пожалуйста, Соня, одумайся…
— Слушай сюда внимательно, — голос Софии стал низким, ледяным и абсолютно бескомпромиссным. — Мне не нужны твои советы, твои предчувствия и твои морализаторские нравоучения. Мне нужен свидетель. В эту субботу, ровно в одиннадцать, во Дворце бракосочетания на набережной.
— Я не могу, — твердо, неожиданно твердо сказала Алена. — Я не буду участвовать в этом… в этом действе. Я не смогу на это смотреть.
— Что ж. Тогда можешь считать, что сестры у тебя больше нет. Мы чужие люди.
София была готова нажать отбой, ее палец уже hovered над красной кнопкой, но Алена торопливо, с отчаянием в голосе, ответила:
— Хорошо. Я приду. Я буду.
София улыбнулась холодной, победоносной улыбкой и повесила трубку. Все. Мышеловка захлопнулась. Последняя пешка была расставлена на доске.
В ночь перед свадьбой она почти не спала. Она стояла у огромного окна в своей стильной, но съемной квартире и смотрела на ночной город, усыпанный огнями, как россыпью драгоценностей. Она мысленно перебирала все его активы: эту самую квартиру с дубовыми паркетами и лепниной, три доходных дома на престижной улице, дачу в знаменитом поселке. И, конечно, главный приз — загадочное бюро и его содержимое. Завтра все это, до последней пылинки, станет ее. Она приложила ладонь к холодному, идеально чистому стеклу, как бы касаясь всего этого будущего богатства. Завтра начнется ее настоящая, долгожданная, роскошная жизнь.
Субботнее утро было серым, промозглым, с моросью, застилавшей город грязноватой дымкой, но Софии казалось, что за окном сияет ослепительное солнце. Она выбрала для церемонии не пышное свадебное платье, а строгий, безупречно скроенный брючный костюм цвета слоновой кости от известного итальянского дизайнера. Костюм сидел на ней как вторая кожа, подчеркивая каждую линию. Ничего лишнего, никакой романтики. Это была ее боевая форма для подписания главного контракта в ее жизни. Она вызвала такси бизнес-класса. Водитель, молчаливый и профессиональный, открыл ей дверь.
Дворец бракосочетания, выбранный ею для тихой церемонии, был в этот час почти пуст. Эхо гулко разносилось под высокими сводами. Алена уже была там. Она стояла у огромного окна в своем нелепом, бесформенном сером пальто, которое делало ее похожей на испуганную птичку. Ее глаза были красными, опухшими от слез.
«Жалкое, слабое зрелище», — мелькнула в голове у Софии мысль, когда она проходила мимо, сверкая каблуками по полированному полу.
— Ты всегда опаздываешь, даже на собственную… казнь, — прошептала Алена ей вслед, не поворачивая головы.
— Перестань каркать, — бросила через плечо София, не удостоив сестру взглядом.
Ровно в одиннадцать, с точностью до секунды, в холл вошел Артем Ильич. София на мгновение удивилась: он был не в инвалидном кресле, которое начал использовать в последние недели, а пришел сам, уверенно опираясь на темную, резную трость с серебряным набалдашником. На нем был дорогой, идеально сидящий темно-синий костюм, который она никогда раньше не видела. Он был свежевыбрит, от него пахло дорогим одеколоном. Он выглядел… странно помолодевшим, собранным и оттого — опасным. Рядом с ним шел незнакомый Софии мужчина лет пятидесяти, в строгих очках и с кожаным дипломатом. Его свидетель.
— Деточка, — Артем Ильич твердым шагом подошел к ней и взял ее под руку. Его рука была сухой, прохладной, но в ее пальцах она почувствовала неожиданную силу. — Ты великолепна. Как всегда, впрочем.
Его взгляд скользнул по Алене, застывшей у стены.
— Аленушка. Спасибо, что пришли разделить нашу радость. Это многое для меня значит.
Алена отшатнулась, словно от невидимого удара, и ее лицо побелело.
Их пригласили в малый, уютный зал, отделанный деревом. Регистраторша, уставшая женщина с неестественно фиолетовыми волосами, начала монотонно бубнить заученный текст про корабль семьи, уважение, любовь и взаимопонимание. София ее не слушала. Она смотрела на сложную лепнину на потолке и думала о том, что первым делом сделает капитальный ремонт в квартире Артема Ильича. Выбросит эти душащие бархатные портьеры, выкрасит стены в светлые тона, избавится от этой давящей старины. И, наконец, откроет бюро.
— …согласны ли вы, Артем Ильич Поляков, взять в жены Софию Артемовну Орлову?
— Согласен, — его голос прозвучал неожиданно твердо, громко и ясно, без привычной хрипоты.
— …согласны ли вы, София Артемовна Орлова, взять в мужья Артема Ильича Полякова?
— Согласна, — ее голос был чистым, звонким и полным безраздельного триумфа.
— Обменяйтесь кольцами.
Они надели друг другу простые, широкие золотые ободки. София с небольшим усилием натянула кольцо на его опухший, узловатый сустав.
— Объявляю вас мужем и женой. Можете поздравить друг друга.
Мужчина с дипломатом и Алена что-то молча подписали в книге регистрации.
София повернулась к своему мужу. На ее губах играла самая нежная, самая любящая улыбка, которую она так долго репетировала перед зеркалом. Все. Победа одержана. Финальный аккорд.
Он взял ее руки в свои. Его пальцы были прохладными и твердыми. Его глаза смотрели прямо в ее, не мигая. И в них не было ни слезливости, ни дряхлости, ни старческой немощи. В них был холодный, насмешливый, невероятно живой и острый ум. Он улыбнулся. Той самой, знакомой ей улыбкой, которую она видела на нем, когда он подписывал брачный договор.
— Ну вот, моя любовь, — сказал он тихо, чуть сжимая ее пальцы. — Свершилось.
Она ждала. Сейчас он скажет, что ключ от бюро у него в кармане. Сейчас он вручит его ей, как свадебный подарок.
— Я так долго ждал этого момента, — продолжил он, и в его голосе зазвучали новые, металлические нотки. — Я должен был сделать тебе настоящий, достойный тебя свадебный подарок.
— Артем… — начала она, уже предвкушая, как ее пальцы коснутся холодного металла ключа.
— Я привел все свои дела в идеальный, кристальный порядок, — его голос был тихим, но каждое слово впивалось в нее, как отточенная игла. — Как ты того и хотела. Все по закону. Все честно.
Он сделал небольшую, театральную паузу, наслаждаясь выражением ее лица, еще не успевшим смениться с ожидания на недоумение.
— Я все переписал на твою сестру. Все до копейки.
Воздух в зале вдруг стал густым, как сироп, и София не смогла сделать вдох.
Улыбка застыла на ее лице, превратившись в уродливую, неподвижную гримасу. Мозг отказывался понимать смысл произнесенных слов.
— Что?
— Все до последней копейки, деточка, — он погладил ее руку, как будто успокаивая ребенка. — Эту квартиру. Здания на главной улице. Дачу в лесу. Даже то самое бюро, которое тебе так нравилось. Все акции, все счета. Теперь это все принадлежит Алене.
София медленно, будто в замедленной съемке, повернула голову.
Алена стояла, закрыв лицо руками, и ее плечи мелко, беспомощно тряслись от беззвучных рыданий.
Первым, что София почувствовала, была не ярость, не ненависть. Это было полное, абсолютное, оглушающее недоумение. Она выдернула свои руки из его.
— Что за… глупые шутки, Артем?
А потом ее мозг, отринув шок, заработал с прежней, хищной скоростью. Она посмотрела на него и рассмеялась. Коротко, сухо, лающе.
— Старый дурак. Ты правда думаешь, что это что-то меняет? Ты что, забыл, кто ты мне теперь?
Ее рука уверенно нырнула в свою сумку и извлекла сложенный вчетверо, заветный документ. Тот самый брачный договор.
— Ты, наверное, от старости забыл, что подписал вот это? — она с силой ткнула пальцем в текст. — «Все имущество, принадлежащее супругу на момент заключения брака, а также приобретенное в период брака…» Ты мой муж! А это значит, что все, что ты только что ей «переписал», автоматически становится нашим общим, а по этому договору — моим! Ты ничего не понял!
Она победно, с вызовом посмотрела на него. Шах и мат. Игра окончена.
Но Артем Ильич не выглядел испуганным или растерянным. Он выглядел… безмерно довольным. Удовлетворенным.
— Ах, да, наш договор, — протянул он с легкой насмешкой. — Прекрасный документ. Подлинный шедевр юридической мысли. Я восхищен его стройностью.
Он кивнул своему свидетелю, тому самому мужчине с дипломатом. Мужчина в очках шагнул вперед, щелкнул замками и открыл свой портфель.
— Алексей Петрович Вольский, нотариус, — представился он сухим, безжизненным, как шелест пергамента, голосом. — Спешу вас огорчить, София Артемовна.
Он достал несколько синих папок с гербовыми печатями.
— Все дарственные на имя Алены Артемовны Орловой были подписаны, нотариально удостоверены и зарегистрированы в установленном законом порядке позавчера. Они вступили в законную силу вчера, ровно в полдень.
София вцепилась взглядом в эти папки, в синие печати, в аккуратные машинописные тексты. Ее взгляд метался между бумагами и лицом нотариуса.
— На момент заключения вашего брака, — продолжил нотариус, не обращая внимания на ее состояние, — ровно в одиннадцать ноль-ноль по московскому времени, Артем Ильич Поляков являлся… — он заглянул в одну из папок, — владельцем одного шерстяного костюма, пары кожаных ботинок, двух золотых обручальных колец и наличных средств в размере пять тысяч рублей.
Он вежливо улыбнулся.
— Ваш брачный договор, который вы так любезно предоставили Артему Ильичу и который он подписал, не глядя, абсолютно законен и имеет полную силу. Вы имеете полное право на половину этого имущества. Поздравляю.
Земля ушла из-под ног Софии. Ее будто выбросило в открытый космос, в абсолютную, беззвучную пустоту. Вчера. Он сделал это позавчера. Он обвел ее, он сыграл на ее собственной жадности, на ее уверенности.
Она повернулась к Алене. Та наконец оторвала руки от лица. Ее глаза были полы слез, но в них читалось не торжество, а страдание и жалость.
— Ты… — прошипела София, и в этом шипении был сконцентрирован весь яд ее души. — Ты!
— Прости, Соня, — прошептала Алена.
— Это ты все подстроила! Ты, серая, ничтожная мышь! Ты втерлась к нему в доверие!
— Я не хотела этого! — Алена отступила на шаг, будто отшатываясь от ее ненависти. — Он сам пришел ко мне. Месяц назад.
— Я пришел, — спокойно подтвердил Артем Ильич, с нескрываемым удовольствием наблюдая за разворачивающейся драмой.
— Он показал мне… — Алена снова заплакала, — он показал мне твои… твои личные заметки. Твой план. Что ты будешь делать, когда… когда он станет совсем плох. Как ты будешь продавать коллекцию из бюро с молотка… Как ты будешь сдавать его в… государственный пансионат, чтобы поскорее от него избавиться.
У Софии перехватило дыхание. Откуда? Ее личный, защищенный паролем ноутбук. Ее цифровой дневник, где она вела свои расчеты.
— Я сорок лет проработал в аналитическом отделе, деточка, — тихо, почти ласково сказал Артем Ильич. — Я читаю людей, как открытые книги. А когда у меня появились сомнения, я нанял тех, кто читает и ноутбуки.
Он усмехнулся, коротко и сухо.
— Особенно, когда их хозяйки так неосторожно пользуются моим компьютером в кабинете и забывают выйти из своих облачных хранилищ. Ты оставила там свой «план» открытым, в отдельной вкладке. Очень подробный, должен сказать. Тщательно продуманный.
Он подошел к Алене и отечески, бережно приобнял ее за плечи. Та вздрогнула, но не отстранилась.
— Аленушка не хотела принимать мой дар. Она умоляла меня просто… поговорить с тобой, открыть тебе глаза. Она до самого последнего дня верила, что в тебе есть что-то хорошее, какая-то искра, которую можно разжечь.
Он посмотрел на Софию, и его взгляд стал абсолютно пустым, холодным, как межзвездный лед.
— Но я-то знаю, что нет. Ты — песок. Сухой, холодный, бесплодный. Ты не можешь ничего родить, ты можешь только вбирать в себя. А она… — он кивнул на Алену, — она соль. Та, что дает вкус жизни, что сохраняет и очищает.
София стояла, как каменная статуя. Ее идеальный, дорогой костюм цвета слоновой кости вдруг стал тесным, колючим, невыносимым.
— И что теперь? — спросила она мертвым, безжизненным голосом. — Вы будете жить вместе? Эта святоша и ты? Счастливая семья?
— О, нет, — Артем Ильич покачал головой, и в его глазах мелькнула тень усталости. — Мы с Аленушкой заключили еще один, финальный договор. Не так ли, Алексей Петрович?
Нотариус, будто ждал этой реплики, снова полез в свой бездонный портфель.
— Соглашение об управлении активами, — объявил он. — По которому Алена Артемовна Орлова немедленно, в день получения прав, передает все полученное в дар имущество, все акции, все объекты недвижимости и денежные средства… — он сделал паузу для верного эффекта, — в безвозмездное доверительное управление и на баланс благотворительного фонда «Возрождение», основанного Артемом Ильичом Поляковым. Того самого фонда, где она и работает исполнительным директором.
София уставилась на сестру, пытаясь понять.
— Ты… ты отдала… все? Миллионы? Ты отдала их какому-то фонду?
— Оно никогда не было моим, Соня, — тихо, но очень четко ответила Алена. — Я просто… я не могла позволить тебе все это уничтожить, разбазарить, обратить в пыль. Это были не просто деньги, не просто камни и бумаги. Это была его жизнь, его память, его наследие. Теперь на эти деньги будут строить больницы, помогать детям, спасать стариков. В этом был его замысел.
И тут София все окончательно поняла. Ее обыграли. Ее обвели вокруг пальца, переиграли и поставили на место двое людей, которых она считала ниже себя, слабее, глупее. Дряхлый старик и серая, незаметная мышь. Они использовали против нее ее же оружие — ее жадность, ее самоуверенность, ее слепую веру в собственную непогрешимость.
— Ну что ж, — Артем Ильич поправил идеально завязанный галстук. — Кажется, все формальности соблюдены, все дела закончены. Алексей Петрович, нас, я помню, ждет столик в «Метрополе». Пора отметить… столь знаменательное событие.
Он повернулся к Софии в последний раз.
— Жена. Ты была абсолютно права. Мы — современные люди. И у нас будет самый современный брак. Гостевой. Ты можешь идти, куда хочешь, и делать, что пожелаешь. Ты свободна.
Он улыбнулся ей на прощание, и в этой улыбке было все — и торжество, и презрение, и та самая стальная воля, которую она так недооценила.
— Кстати, о бюро. Ты можешь не волноваться. Там действительно не было никаких ценных бумаг. Только пачки писем. Письма моей покойной жены, Лидии. Мы переписывались сорок три года. Аленушка обещала мне разобрать их и передать в литературный музей. Им там будут очень рады.
Он кивкнул ей, взял под руку нотариуса, и они медленно, не оглядываясь, вышли из зала.
Остались только сестры, стоявшие друг напротив друга в гулкой тишине пустого зала бракосочетаний.
София смотрела на Алену. В ней не было уже ни ярости, ни ненависти, ни даже обиды. Только выжженная, ледяная, абсолютная пустота. Пустыня, которую он так точно назвал песком.
— Поздравляю, — сказала София ровным, безжизненным голосом. — Ты спасла мир. Наслаждайся своей победой.
Она развернулась на каблуках и пошла к выходу, не оглядываясь. Дорогой костюм шелестел дорогой тканью. Ее шаги, четкие и гулкие, отдавались в пустом зале, как удары молота по гробу ее надежд. Она вышла на улицу. Моросил тот же мелкий, противный, осенний дождь. София сняла с пальца тонкое золотое кольцо. Простое, ничем не примечательное кольцо. Единственное, что она получила от этого брака. Она посмотрела на него, на его холодный, тусклый блеск. Потом ее пальцы разжались, и кольцо с тихим, жалким щелчком упало в грязную лужу у гранитного бордюра. Она даже не посмотрела, куда оно покатилось. Она лишь подняла воротник пальто и медленно пошла вниз по мокрой улице, растворяясь в серой пелене дождя, уходя в никуда.
Прошел год. Долгий, изменчивый год.
Артем Ильич Поляков скончался тихо и мирно, во сне, ровно через три недели после своей странной свадьбы. Как сказал врач, его сердце, старый, уставший мотор, просто остановилось. Его похоронами занимался нотариус Вольский и Алена. На скромном надгробие, рядом с могилой его любимой Лидии, было выбито всего три слова: «Аналитик. Филантроп. Муж».
Фонд «Возрождение», получивший в свое распоряжение все его состояние, развернул бурную, кипучую деятельность. Алена больше не была той «серой мышкой». Теперь она была Аленой Артемовной, уважаемым распорядителем многомиллионного капитала, человеком, от решений которого зависели судьбы многих людей. Но она не переехала в модный офис в стеклянной башне. Фонд по-прежнему ютился в том же полуподвальном помещении в старом районе, только теперь они выкупили и отремонтировали весь этаж. Теперь у них были деньги. Деньги на дорогостоящие операции детям, на приюты для бездомных животных, на поддержку одиноких стариков. Алена работала по шестнадцать часов в сутки, находя в этом какое-то болезненное, но необходимое утешение. В ее простом, аскетичном кабинете на столе стояла одна-единственная фотография в простой деревянной рамке: они с Соней, совсем маленькие, в одинаковых белых платьицах, с бантами в волосах, держатся за руки и смеются в объектив. Она так и не смогла простить себя. Не за то, что приняла дар и помогла его осуществить, а за то, что почувствовала в тот день в ЗАГСе, в тот миг, когда София уходила. Она почувствовала горький, острый, запретный вкус триумфа. Этот мимолетный, нечеловеческий триумф над собственной сестрой теперь был ее вечным, невидимым наказанием и ее главным топливом. Она искупала его каждый день, помогая другим, отдавая себя без остатка.
Она больше никогда не видела свою сестру. София будто испарилась. Первые пару месяцев она пыталась судиться, оспаривать дарственные, найти хоть какую-то лазейку. Она пришла к тому самому юристу, что составлял для нее ту самую «неприступную крепость». Он выслушал ее, внимательно изучил копии дарственных и развел руками с профессиональным сожалением.
— София Артемовна, вас красиво и, главное, абсолютно законно обезоружили. Дарственные были подписаны и вступили в силу до момента вступления брака в силу. Ваш брачный договор распространяется только на имущество, которым ваш супруг обладал на момент одиннадцати часов утра в день свадьбы. А его, как вы знаете, у него не было. Мне искренне жаль, но это — фиаско.
Он выставил ей внушительный счет за консультацию. Деньги от продажи ее машины и последних дизайнерских украшений таяли с катастрофической скоростью. Хозяин ее съемной квартиры, не получив оплату за два месяца, без лишних разговоров выставил ее нехитрый скарб на лестничную клетку. Ей пришлось продать свою последнюю, любимую сумку от известного дома моды, чтобы заплатить за койку в тесном, дешевом хостеле на окраине. Софии пришлось искать работу. Любую.
Ее нашли через полгода. В парфюмерном отделе большого, дорогого универмага в центре. Она стояла за сияющим стеклянным прилавком, вся в том же идеальном, бежевом костюме, только теперь это была корпоративная униформа. Его выдали на складе. Ее руки, когда-то созданные, по ее мнению, для бриллиантов и шелков, теперь ловко и автоматически упаковывали хрупкие флаконы в шуршащую, глянцевую бумагу. Она все так же была ослепительно красива. Но красота ее стала жесткой, непроницаемой, эмалевой, как у дорогого, холодного манекена. Она продавала ароматы, похожие на тот, что носила сама когда-то. Цитрусовые, горьковатые, дорогие. Она улыбалась женщинам, которых раньше презирала бы за их вкус или манеры. Она говорила заученные фразы: «Прекрасный выбор, мадам», «Этот аромат вам очень идет, он подчеркивает вашу индивидуальность». Иногда, в редкие минуты затишья, она ловила свое отражение в зеркальных витринах, в бесконечных коридорах торгового зала. Она видела женщину, запертую в огромной, сверкающей клетке из стекла, света и навязчивой музыки. Она все еще была Софией Артемовной Поляковой. Женой. А теперь — вдовой. Артем Ильич не подал на развод. И она тоже не стала этого делать. Это была его последняя, тихая насмешка. Она получила его фамилию. И больше — ровным счетом ничего.
Однажды вечером, перед самым закрытием, она увидела, как мимо ее витрины, по широкому, устланному ковром проходу, прошла Алена. Она не узнала ее сразу. Алена была в простом, но безупречно скроенном кашемировом пальто песочного цвета. Она несла кожаный, деловой портфель и выглядела уставшей, но сильной, уверенной в себе, в своем пути. Алена ее не заметила. Она прошла мимо, глядя прямо перед собой, села в скромную, но приличную служебную машину с водителем и уехала в свой мир, в мир дел, забот и настоящей, а не показной значимости. София отвернулась к витрине с флаконами, делая вид, что поправляет их.
— Девушка, — резко окликнула ее полная, важная дама в норковом манто, — вы меня слышите? Я уже второй раз прошу вас показать мне вон тот флакон, с золотой крышкой!
София медленно, очень медленно моргнула, сбрасывая с себя оцепенение, как тонкую, невидимую паутину. Она повернулась к клиентке, и ее губы растянулись в самой ослепительной, самой профессиональной и самой мертвой улыбке, какую только она могла изобразить.
— Конечно, простите. Это наш новый, эксклюзивный аромат. «Песок и Соль». Позвольте, я расскажу вам о нем.
И в тишине музейного зала, куда Алена передала письма Артема Ильича, они лежали под стеклом — свидетельства долгой жизни и настоящей любви. А в маленькой рамке рядом висела его последняя записка, найденная в столе: «Жизнь — не в том, чтобы собрать. Она — в том, чтобы отдать. И в этом отдавании — обрести себя. Спасибо тебе, Аленушка, за то, что стала солью для моей жизни и моим самым прочным мостом в вечность». И каждый, кто читал эти строки, чувствовал, как что-то теплое и светлое навсегда поселяется в душе, напоминая о том, что главные богатства не измеряются счетами, а истинная победа — это победа над собственным эго, открывающая двери к чему-то бесконечно большему.