Артём стоял у свежей могилы, и мир вокруг потерял все краски, превратившись в серую, промозглую акварель. Только что опустили в сырую землю гроб с его матерью, Софьей Михайловной. Он не пытался сдержать слёз – они текли сами по себе, горячие и солёные, оставляя влажные тропинки на его небритых, обветренных щеках. Каждая капля была словно крик души, тихий и безутешный. Односельчане, произнеся соболезнующие слова, уже потихоньку расходились, их фигуры растворялись в туманной дымке хмурого дня. А он всё стоял, вросший в землю корнями своего горя, не в силах оторвать взгляд от свежего холма земли, который навсегда отделял его от самого родного человека.
Его тронул за руку старый, костистый палец. Прикосновение было лёгким, но полным невысказанной силы и многовековой мудрости.
— Пойдём, Артёмушка, пойдём. Стой не стой, а не вернёшь уже нашу Софью. Всё-таки отжила она свой век — восемьдесят семь лет. Цифра солидная. Мне вот тоже на будущий год стукнет восемьдесят семь. Не ведомо мне, сколь ещё отпущено потоптать эту землю-матушку, — тихий, дребезжащий голос деда Ефима прозвучал как припев к общей мелодии скорби.
Артём медленно, будто сквозь толщу воды, повернул голову. Глаза старого друга, помнившего ещё его прадеда, были ясными и глубокими, как два озера, в которых отразилась вся мудрость мира. Он без слов кивнул и послушно, как мальчишка, пошёл рядом, подстраиваясь под неторопливый, шаркающий шаг старика. Шли молча, и только гравий под ногами издавал унылый, скрипучий звук.
— Тебе, Артём, уж под сорок лет, а ты всё холостяком ходишь. Не порядок это. Вот похоронил мать, теперь сам себе и хозяин, и служанка. Ищи хозяйку в дом. Твои товарищи все давно обзавелись семьями, детьми растут. А ты? Слишком ты скромный, Артёмушka, тихий. Словно травинка в поле — гнёшься, но не ломаешься. Надо пошустрее быть, жизнь-то она мимо бежит, не ждёт.
— Знаю, дед Ефим, знаю… Я и сам уж крепко над этим задумался, ещё когда мама была жива. Она тоже мне твердила, — голос Артёма звучал глухо, прерывисто. — Буду решать этот вопрос. Обещаю.
Сорокалетний Артём, младший и поздний сын Софьи, переносил уход матери не просто тяжело — это была катастрофа вселенского масштаба. Два старших брата, его опора и защита, ушли из жизни в разное время: один, военный, сложил голову в горячей точке, другой трагически погиб в автокатастрофе. Огромный, крепкий дом, который он с такой любовью и надеждой строил своими руками для большой семьи, теперь нависал над ним пустотой и молчаливым укором. До этого дня он жил в уютном, обустроенном мире, где мать была его солнцем: она готовила, стирала, наполняла комнаты ароматами свежеиспечённого хлеба и яблочных пирогов, а он заботливо следил за хозяйством, зная, что его всегда ждут. Она угасла тихо, словно свеча: легла поспать и не проснулась. И с её уходом из дома ушло не просто тепло — ушла сама душа этого места.
Они жили с матерью в полном согласии, он был её последней надеждой и утешением. Хотя она и твердила ему годами, чтобы привёл в дом невестку, он никак не мог определиться, какой должна быть его избранница. Не то чтобы женщин в его жизни не было — бывали мимолётные романы, встречи, но до серьёзного решения дело никогда не доходило, хотя многие из тех женщин на это надеялись. Артём нравился им: спокойный, покладистый, с золотыми руками. Не пил, даже не курил, работящий и хозяйственный — настоящая находка.
В каждой деревне есть такие одинокие мужчины. У каждого своя история. Кто-то спился и влачит жалкое существование, кто-то не желает трудиться и нести ответственность, кто-то застенчив до боли, а кто-то просто ленив и живёт на пенсию престарелых родителей.
Артём не подходил ни под одну из этих категорий. Так уж вышло, что в молодости он не встретил свою судьбу, отношения были, но неглубокие, поверхностные, и время утекло сквозь пальцы, как песок. После тридцати общаться с юными девушками стало неловко, а ровесницы его были уже давно замужем. Он даже в деревенский клуб перестал ходить — не его это было место, одна молодежь. Так и текли дни, складываясь в годы, а он оставался один на один со своим большим, слишком большим домом.
Теперь же ему предстояло принять самое важное решение в жизни. Он на своей шкуре ощутил, что такое подлинное, гнетущее одиночество. Мужчина не может жить один, без женской ласки, без поддержки, без самого смысла, ради которого он встаёт на рассвете. И он задумался всерьёз. Перебрал в памяти всех знакомых женщин, с которыми сводила его судьба, даже тех, что жили в соседнем селе. Но ни одна не вызывала в душе отклика, того самого щелчка, который говорит: «Она!». Правда, в соседней деревне жила Галина, воспитывала сына-подростка, с мужем развелась давно. Женщина видная, хозяйственная. Была ещё местная бухгалтерша Лидия, одинокая, статная, но с характером острым и скандальным — об этом знала вся округа, и даже Артём, человек не робкого десятка, побаивался её едкого языка и взгляда, способного пронзить насквозь. Она могла сказать такое, что потом неделю чесались затылки у всей деревни.
«Схожу-ка я к деду Ефиму, — решил для себя Артём, глядя в потолок своей безжизненной спальни. — Он прожил долгую жизнь, видал всякое. Мудрый. Схожу за советом. Может, он и подскажет, как мне быть».
Дед Ефим сидел за простым деревянным столом и не спеша пил чай. Он держал в руках старинное блюдечко с отбитым краешком и громко, с наслаждением отхлёбывал из него ароматный напиток. Он свято хранил привычку пить чай по-старинному: растопит самовар, заварит травы, нальёт в кружку, а потом переливает в блюдце — чтобы остывало. Это был целый ритуал, исполненный смысла и спокойного достоинства. Свою старуху, бабку Агафью, он похоронил больше десяти лет назад и с тех пор жил один, но не одиноко — его наполняли воспоминания.
— Здорово, Артёмушка, проходи, садись, — первым поздоровался дед, ещё не видя вошедшего, будто чувствуя его присутствие кожей.
— Здорово, дед, — откликнулся Артём, снимая шапку.
— Присаживайся к столу, чай пить будем. Он у меня на душице да мяте, целебный. Кружку на полке возьми. Не просто так ты ко мне пожаловал, чую я сердцем…
Артём налил себе из поющего самовара густого, тёмного чая и тяжело вздохнул:
— Верно, дед Ефим, не ошибся. Пришёл за советом, как жить дальше-то. Решил я жениться, а на ком — ума не приложу. Есть у меня на примете одна, в соседнем селе, с ребёнком. Вроде женщина неплохая, рукодельная. Но не знаю, подойдёт ли она мне. А ещё есть наша Лидка-бухгалтерша, ну, ты её знаешь. Видная, но нрав… сложный. Очень сложный. Скажи, кого выбрать-то? На ком остановиться?
— Ну, насчёт Лидки… — дед Ефим усмехнулся, и в его глазах мелькнула искорка. — Её у нас не только знают, её побаиваются. Она уже, кажется, со всей деревней успела перебраниться. Словно цепной пёс — мимо не пройдёт, обязательно облает. Тебе с ней, сынок, будет ой как несладко. Ты мужик терпеливый, спокойный, но любое терпение когда-нибудь лопается. Не выдержишь ты её нрава, не приведи Господь иметь такую жену. — Он помолчал, попивая чай, и продолжил уже серьёзно. — А ту, с ребёнком, я не ведаю. Но скажу так: она уже прошла через семейную жизнь, и не сложилось. Станет тебя с первым мужем сравнивать, это уж неизбежно. Да и чужого ребёнка всегда будет ставить на первое место. Это закон природы, любая мать так сделает. Жениться тебе нужно на женщине одинокой, без детей, чтобы своих нажить. Вот тебе мой совет.
Артём задумчиво смотрел на морщинистое лицо старика, на его добрые, пронзительные глаза.
— Дела… А на ком же? Хозяйка в доме всё равно нужна. Дом-то хороший, большой, для семьи строил, для детского смеха. С хозяйством я и сам управлюсь. Оказывается, жениться — задача не из лёгких…
— А ты женись на Алине. Будешь счастлив до самого последнего своего дня, — вдруг, без всякого перехода, выдохнул дед Ефим.
— На Алине? — Артём даже поперхнулся чаем. — Нет, дед, что ты! Она же… старая дева. И рыжая, и веснушки у неё, как роса на заре, по всему лицу. Наверное, из-за этой внешности её и замуж никто не брал. Хотя… работящая, добродушная, отзывчивая…
— А ты присмотрись к ней повнимательнее, — перебил его дед. — Никакая она не страшная. Ну, рыжая, ну, в веснушках. Зато она одна такая у нас на всю округу, яркая! Привыкнешь к её веснушкам, они же, глянь, как золотые искорки. Она улыбнётся — аж светлее вокруг становится. Видно, солнышко её очень любит, раз таким золотом наградило. А жена из неё получится — загляденье: добрая, заботливая, верная. Женись, Артёмушка, не пожалеешь. Больше никого тебе посоветовать не могу. За советом пришёл — вот он, мой совет, от чистого сердца.
Весь тот вечер Артём провёл в раздумьях, перебирая в памяти образ Алины. «Старый человек плохого не посоветует, — reasoned он. — Присмотрюсь. Что я, в самом деле, её совсем не видел?»
И он стал присматриваться. Встретил её как-то по дороге из магазина: шла, сгибаясь под тяжестью продуктовой сумки. Он догнал её, легко взял ношу из её рук.
— Здорово, Алина, — улыбнулся он, и сам удивился тому, как легко это вышло.
— Здравствуй, Артём, — ответила она, и голос её прозвучал удивительно мелодично, по-певучему. И она улыбнулась в ответ. А он… он аж замер на мгновение, поражённый. Её улыбка озарила всё вокруг, словно из-за туч выглянуло настоящее солнце.
«Господи, — мелькнуло у него в голове. — И правда, светится. И веснушки… они ведь совсем не портят её, они делают её… единственной».
Алина, женщина простая, но чуткая, сразу поняла, что его появление не было случайностью. Она была моложе его на шесть лет и замужем никогда не была. Да и мужчин в её жизни не водилось. Из большой, шумной семьи, она была старшей дочерью, и все домашние хлопоты с малых лет лежали на её хрупких плечах: родители с утра до ночи пропадали в колхозе, а она нянчила младших братьев и сестёр. На гулянки и клуб времени не оставалось. Так и осталась одна, заслужив в деревне грустное, снисходительное прозвище «вечная невеста».
— Слушай, Алина, — решился Артём, и сердце его заколотилось как у мальчишки. — А давай вечерком прогуляемся? По окрестностям. Мы, конечно, уже не подростки, но… что с того? Хочется мне с тобой поговорить, узнать тебя получше. Если ты, конечно, не против.
— А чего против-то? — она снова улыбнулась своим сногсшибательным, солнечным smile. — Я не против. Согласна.
Гуляли они до самого заката за околицей, и Артём всё больше удивлялся. Алина оказалась прекрасной собеседницей: она рассказывала такие интересные истории, цитировала книги, которые он никогда не читал — вся его жизнь состояла из работы, хозяйства и вечернего телевизора. А она, оказывается, запоем читала, и в её голове хранились целые миры. Когда он говорил что-то шутливое, она заливалась звонким, искренним смехом, похожим на перезвон хрустальных колокольчиков, и на душе у Артёма становилось светло и радостно, он забывал о своей тоске и одиночестве.
Всю ночь он не сомкнул глаз, ворочаясь на постели. В голове стоял тот самый колокольчик её смеха. Прав был дед Ефим. Старая правда.
«Хорошая женщина. И почему я раньше её не замечал? Все твердили: «рыжая, рыжая», а я и не смотрел. Она и впрямь не классическая красавица, но в ней столько тепла, столько света! А улыбка… Ради такой улыбки можно горы свернуть. Как же я был слеп!»
Долго ходить вокруг да около Артём не стал. Прошло три месяца после похорон матери, и он, собравшись с духом, прямо, по-мужски, предложил Алине руку и сердце. По деревне тут же поползли сплетни, зажужжали, как разбуженные осы: мол, Артём просто тешится, погуляет с невестой-неудачницей и бросит, кому такая рыжая нужна?
И вдруг — свадьба. Правда, пышного торжества не было. Старшие отсоветовали: ещё мало времени прошло со дня похорон Софьи Михайловны, негоже закатывать пир на весь мир. Артём и Алина прислушались. Собрались в их большом доме только самые близкие родственники и несколько друзей. Рядом с женихом, как почётный гость и наперсник, сидел сам дед Ефим, заменяя ему отца.
Закончился скромный праздник, наступили будни. Деревня ещё какое-то время гудела, перемывая косточки новой семье, но постепенно и эти разговоры стихли, сменившись удивлением и тихим одобрением. В деревне появилась новая, крепкая семья. Муж и жена с самого первого дня понимали друг друга с полуслова, с одного взгляда. Только Артём подумает о чём-то, а Алина уже делает это. Он постоянно поражался её прозорливости и чуткости.
Хозяйкой она оказалась отменной. Пока Артём с утра хлопотал по хозяйству, кормил скотину, она уже стряпала ему пышные, румяные оладьи и заваривала душистый чай. Вечером, после трудного дня, его ждал сытный, горячий ужин. Стоило ему прилечь на диван отдохнуть, как под рукой тут же оказывались свежая газета и пульт от телевизора. Алина была воплощением заботы и нежности. Артём, видя такое отношение, сам старался изо всех сил: помогал ей, обустраивал быт, создавал уют. Жили они душа в душу, и вскоре он уже не замечал ни веснушек, ни рыжих волос — для него она стала самой красивой женщиной на свете, его единственной и неповторимой женой. Они любили друг друга уже не юношеской, пылкой, а зрелой, глубокой любовью, которая прошла проверку одиночеством и нашла своё счастье.
Вскоре Алина стала ходить по деревне с округлившимся животиком, и её знаменитая улыбка светилась ещё ярче. Односельчане, глядя на неё, уже не говорили, что она некрасива. Они видели счастливую женщину. Потом родился сын, его назвали Антошкой, и он, как и мать, был озарён солнечными рыжими кудряшками. Артём, беря на руки своего первенца, с гордостью говорил:
— Теперь у меня в доме два солнышка. Два самых ярких и тёплых солнышка на свете.
Единственной тенью, омрачившей его счастье, стала смерть деда Ефима. Его хоронила вся деревня — старика уважали и любили все. Приехала его дочь с семьёй, жили они далеко, и Артём лично им сообщил печальную весть. Деревня сплотилась, чтобы проводить своего мудреца в последний путь.
Жизнь, как полноводная река, текла своим чередом. Через несколько лет у Артёма и Алины родилась дочка. Она вылитый отец, и Артём даже немного погрустил, что она не рыженькая — было бы тогда в доме три солнышка. Ведь солнца много не бывает — чем его больше, тем светлее и теплее жизнь.
Артём ни за что на свете не променял бы свою Алину ни на какую другую женщину, даже на самую признанную красавицу. Он часто говорил об этом соседям, глядя на свою супругу с обожанием. И всегда в его сердце жила тихая, светлая благодарность деду Ефиму, который когда-то подарил ему самый мудрый совет в его жизни и указал путь к настоящему, прочному счастью.