За окнами бушевала стихия — не просто метель, а настоящий апокалипсис зимы. Ветер, словно одержимый дух, выл, ревел, бился в стёкла, будто требовал впустить. Снежные вихри кружили в безумном танце, заволакивая мир в белое безмолвие. В такую ночь даже самая храбрая душа могла потеряться. Но именно в этот миг, сквозь пелену снега, Марина Сазонова — хрупкая, изысканная, с глазами, в которых давно погас огонёк надежды — увидела её.
На обочине, засыпанная снегом, как забытая кукла, стояла старушка. Она пошатывалась, будто ветер мог сдуть её в любую секунду. Её лицо было изборождено морщинами, но в глазах — глубоких, как колодцы времени — читалась странная, тревожная осознанность. Марина резко нажала на тормоз. Сердце сжалось. «Если бы я проехала мимо… она бы просто исчезла. Замёрзла. Превратилась бы в ледяную статую среди сугробов. Как символ забытой боли…»
Она выскочила из машины, обмотанной меховым шарфом, и, дрожа от холода и чего-то большего — предчувствия, — подхватила старушку под руку. Та не сопротивлялась. Её пальцы были ледяными, но в них чувствовалась странная, почти магнетическая сила.
Дом — огромный особняк в стиле неоклассики, с колоннами, каминами и тенями, что танцевали по стенам — встретил их тишиной. Марина усадила гостью у камина, сама налила чай с мятой, распорядилась, чтобы горничная принесла тёплый плед. Всё как положено. Но в воздухе висело что-то… неправильное.
На столе, среди хрустальных ваз и старинных книг, лежал конверт. Белый. Неприметный. И всё же — как клинок, вонзённый в сердце. Марина узнала почерк сразу. Свекрови. Елены Сазоновой. Мёртвой. Умершей двадцать лет назад.
«Дорогая, заходила — тебя не было. Решила оставить письменно. Глеб знает. Обсудим завтра».
Каждое слово пронзало, как ледяной осколок. «Знает?» — эхом пронеслось в голове. «Что знает?»
Глеб, её муж — олигарх, чьи глаза холодны, как алмаз, чьи слова режут точнее ножа — уже неделю в командировке. А свекровь… Она ведь давно мертва. Но слухи ходили. Шепотки в семейном кругу. «Марина не может родить наследника… Глеб разочарован… Следующая жена будет сильнее…» И каждый раз — одна из них исчезала. То болезнь, то несчастный случай. А Глеб? Он всегда оплакивал… но слишком быстро находил новую.
Из гостиной донёсся кашель. Глубокий, хриплый, как будто из могилы. Марина обернулась — и замерла. Старушка стояла у полки с семейными фотографиями. Её пальцы касались рамок. Она смотрела на них… с любопытством. Слишком знакомым. Слишком личным.
— Бабушка, вам сахар в чай? — голос Марины дрогнул, как струна на ветру.
Старушка медленно повернулась. Улыбнулась. Улыбка была тёплой… но в ней не было тепла.
— Спасибо, доченька. Но я, пожалуй, пойду… Меня ждут.
И исчезла в прихожей, как тень, растворившаяся в темноте. Оставив на диване лишь сухой платок. Простой. Белый. Но когда Марина подняла его, сердце замерло.
На уголке — вышитые инициалы: «Е.С.»
Елена Сазонова.
Свекровья девичья фамилия.
Та, что умерла двадцать лет назад.
Телефон завибрировал. Экран осветился. Звонил Глеб. А под именем — сообщение:
«Завтра всё решится. Мама права».
Марина похолодела. «Мама? Какая мама? Та, что мертва? Та, чьё письмо лежит на столе?»
За окном метель вдруг стихла. В наступившей тишине раздался звук — тихий, но леденящий душу: скрип кресла-качалки. Того самого, что стоял в гостиной. Пустом. Но оно качалось. Будто кто-то только что встал. Будто кто-то был здесь.
Марина застыла, как статуя. Пальцы сжимали платок — он жёг, как раскалённый уголь. Глеб… Он не должен быть дома. Он в Лондоне. Или в Дубае. Или где-то далеко. А это сообщение… Оно как приговор.
— Глеб… — прошептала она, глядя в экран.
В этот миг телефон погас. Свет в доме — тоже. Полная, абсолютная тьма. Только отсветы догорающих углей в камине рисовали на стенах призрачные тени, будто танцующие души.
Наверху — скрипнула дверь. Медленно. Намеренно.
— Кто… кто здесь? — голос Марины дрожал, как лист на ветру.
Ответа не было. Только шёпот, едва различимый, будто ветер проносил слова сквозь стены:
«Не бойся… Ты же её выбрала…»
Сердце билось так, будто хотело вырваться из груди. Марина бросилась к выключателю, но споткнулась. Упала на колени. Под руками — ткань. Платок. Ещё один. И ещё. Они были разбросаны по полу, как следы, ведущие в коридор. Туда, где висел портрет свекрови — строгой, с пронзительным взглядом.
Вспышка экрана — и на мгновение всё осветилось.
Глаза на портрете смотрели на неё.
А в углу холста — тёмное, влажное пятно. Будто краска потекла.
Или это была кровь?
БУМ!
Гулкий стук в дверь. Марина вскрикнула.
— Марина! Открой! — голос Глеба. Знакомый. Но…
Он не должен быть здесь.
Она бросилась к двери. Рука уже на ручке. Но вдруг остановилась.
А если это не он?
За дверью — смех. Тонкий. Старческий. Знакомый.
— Доченька… — проскрипел голос, что слышала в гостиной. — Ты ведь сама впустила меня…
Она отпрянула, будто от удара током.
Телефон вспыхнул. Новое сообщение:
«Не верь ему. Я еду. Спички в шкафу. Сожги письмо»
Отправитель: Елена Сазонова.
Дата: 18 февраля 2003 года.
За двадцать лет до сегодняшнего дня.
Марина сжала телефон. Дрожь пробежала по телу. Это невозможно. Это безумие. Но дата… Она не могла быть случайной. Это день, когда Елену Сазонову нашли мёртвой в этом самом доме. Официальная версия — сердечный приступ. Но ходили слухи… «Она пыталась остановить сына…»
«Сожги письмо…»
Она бросилась к столу. Разорвала конверт. Внутри — пожелтевшая страница, исписанная дрожащим почерком:
«Марина, если ты читаешь это, значит, Глеб решил повторить сценарий. Он верит, что только новая жена родит ему наследника. Но это ложь. Все его жёны умирали при родах — слишком удобно, не правда ли? Проверь сейф в его кабинете. Там страховки. И мой дневник — под половицей у окна. Прости, что не предупредила раньше. Спасти тебя могла только я… из могилы»
Пол скрипнул.
Она обернулась.
— Нашла? — голос Глеба прозвучал прямо за спиной.
Она не успела вскрикнуть. Сильная рука схватила её за волосы, впечатав лицом в стол. Кровь потекла из разбитой губы.
— Я предупреждал мать, чтобы не лезла не в своё дело, — прошипел он, доставая шприц. — Ты просто очередная неудачная попытка.
Из коридора — треск. Ломается дерево. Дверь в прихожей распахивается с такой силой, что со стен посыпались рамки. Стекло звенит, как крик души.
И в проёме — она.
В синем платье. В том самом, в котором её хоронили.
Елена Сазонова.
— Ты… не могла… — прошептал Глеб, отступая.
— Я приходила к каждой, — её пальцы, бледные, как мрамор, впились в его плечи. — Но ты так и не научился бояться.
Марина, теряя сознание, услышала последние слова:
«Спасибо, что подобрала меня в метель… Теперь ты свободна.»
Эпилог: Год спустя
Утро. Холодное, серое. Молодая женщина в чёрном пальто стоит у свежей могилы. На камне — имя: Елена Сазонова. Рядом — букет белых лилий. И конверт.
— Я выполнила обещание, — шепчет она. — Все страховки переоформлены. Ваш фонд помощи женщинам будет работать. Глеб не оставил наследников. А вы… вы оставили меня.
Ветер касается её плеча — будто рука, невидимая, но тёплая.
Она уходит.
Оглядывается в последний раз.
На камне — два слова, которых там не было секунду назад:
«МОЯ ХОРОШАЯ»
А в особняке, где теперь пусто и тихо, на каминной полке стоит чашка чая. Новая. Ежевечерне.
На случай, если в метель снова постучится старушка…
Которая больше не просит войти.
Но которую никогда не забудут.