— Запонки куда дела?
Михаил стоял в дверях спальни, сжимая пустую бархатную коробочку. Елена обернулась от окна.
— Какие запонки?
— Серебряные, с гравировкой. Лежали на комоде. Мама видела их вчера.
Жанна Петровна возникла за спиной сына, скрестив руки на груди. Халат на ней был новый — купленный на второй день после приезда, когда она назвала студию «неуютной берлогой».
— Не трогала я ничего.
— А кто трогал? — Михаил шагнул ближе. — Мы точно нет.
— Может, упали? За комод или…
— Проверили, — Жанна Петровна перебила, голос тихий, обволакивающий. — Елена, милая, я понимаю, что у вас в порту другие порядки. Но если что-то взяла — просто скажи. Миша не будет ругаться.
— Я ничего не брала!
— Тогда где они? — Жанна Петровна подошла вплотную. — Или ты думаешь, мы слепые?
В горле встал ком. Четыре месяца Елена молчала, когда свекровь выбросила бабушкин резной поднос, назвав его «деревенским хламом». Молчала, когда Михаил соглашался с матерью по любому поводу. Молчала, когда её называли «портовой» и критиковали каждый шаг.
— Извинись перед мамой, — Михаил прищурился. — Она переживает. Запонки от отца.
— За что извиняться? Я их не брала!
— Значит, не извинишься?
Он развернулся и вышел. Жанна Петровна задержалась, оглядела Елену с ног до головы — медленно, оценивающе.
— Девочка, ты ещё поймёшь, как тебе повезло. Другая мать такую невестку сыну бы не простила.
Елена достала телефон и набрала номер деда.
Семён Иванович приехал в субботу, к обеду. Он нёс плетёный короб и пахло от него солью и морем. Елена открыла дверь, дед посмотрел ей в глаза и сразу всё понял.
— Держишься?
Она кивнула. Он вошёл, повесил куртку на крючок — не спрашивая, по-хозяйски. Из гостиной донёсся голос Михаила:
— Кто там?
Он вышел в коридор, увидел деда и скривился.
— Вы зачем сюда приперлись?
Семён Иванович поставил короб у стены, выпрямился. Плечи широкие, руки рабочие, взгляд тяжёлый.
— За внучкой приехал.
— Это наша квартира! — Михаил шагнул вперед, выпятив грудь. — Убирайтесь! Ваши портовые только воровать умеют!
Дед медленно повернул голову, посмотрел на него долго, без мигания. Потом перевёл взгляд на Жанну Петровну, которая замерла в дверях гостиной.
— Я эту квартиру внучке купил. Катер продал, землю продал. — Голос ровный, без повышения. — А ты тут кто — паразит?
Михаил открыл рот, но дед уже прошёл мимо него в ванную. Присел возле стояка, нашёл главный вентиль, повернул против часовой три раза. Вода зашумела и смолкла.
— Что вы делаете?! — Жанна Петровна бросилась к нему, но дед уже вставал, отряхивая колени.
— Всё на моё имя оформлено. Я плачу — я и перекрываю. — Он вышел в коридор, взял куртку. — Даю сутки. Съезжаете — включу обратно. Нет — сидите так.
— Это незаконно! Я в полицию позвоню!
— Звоните. Расскажете, как в чужой квартире живёте и хозяйку в воровках записали. — Дед кивнул Елене. — Собирай вещи. Только своё бери.
Елена прошла в спальню, достала сумку. Руки не дрожали. Она складывала одежду неспешно, не оборачиваясь на крик из гостиной, где Михаил что-то кричал, а Жанна Петровна требовала вызвать юриста.
Когда она вышла с сумкой, дед стоял у двери и ждал.
— Пошли.
— Стойте! — Жанна Петровна преградила путь. — Вы не можете так просто взять и уйти! Михаил, скажи же что-нибудь!
— Мама права, — Михаил шагнул к Елене. — Ты останешься здесь и извинишься. Или я подам на тебя в суд за…
— За что? — Дед повернулся к нему. — За то, что она в своей квартире живёт? Дарственная на неё оформлена. Можешь хоть сейчас проверить.
— Какая дарственная?! Мы семья, мы вместе эту квартиру…
— Ты ничего не покупал. Я купил. Ей отдал. — Дед открыл дверь. — Всё. Разговор окончен.
Они вышли. За спиной грохнуло — Михаил, видимо, ударил кулаком по стене. Жанна Петровна закричала что-то про неблагодарность и позор.
В машине дед завёл мотор, посмотрел на внучку.
— Развод сама подашь?
— Сама.
— Хорошо. Квартира твоя, по документам всё чисто. Пусть хоть судятся. — Он тронулся с места. — А запонки эти, небось, мать его в сумке носит. Чтобы ты виноватой ходила.
Елена молчала, глядя в окно. Город плыл мимо, незнакомый и безразличный. Но внутри что-то разжалось, отпустило. Впервые за четыре месяца она могла вдохнуть полной грудью.
Развод прошёл быстро. Михаил на заседание не явился, документы прислал по почте. Квартира осталась за Еленой — дарственная, оспорить невозможно. Жанна Петровна звонила трижды, требовала компенсацию, но Елена сбрасывала вызовы.
Через месяц позвонила Жанна Петровна снова. Голос был другой — не требовательный, а почти просящий.
— Елена, ну нельзя же так. Мы ведь семьёй были.
— Были.
— Может, встретимся? Поговорим нормально?
— Не о чем говорить.
— Ты хоть знаешь, что у нас творится?! Тамара приехала! Моя сестра! Она теперь…
Елена отключила звук и положила телефон на стол. Тамару она помнила — крупная женщина с жёстким взглядом, бывшая надзирательница. Видела её один раз, на дне рождения Михаила. Жанна Петровна тогда заискивала перед ней, хотя обычно сама командовала всеми.
Через неделю Елена случайно встретила Михаила возле торгового центра. Он выходил с двумя тяжёлыми сумками, сутулый, постаревший. Увидел её, замер, отвёл взгляд.
— Как дела? — Елена спросила скорее по привычке, чем из любопытства.
— Нормально, — он дёрнул плечом, перехватил сумки поудобнее. — Тамара приехала. К нам. Теперь живёт с нами.
— Надолго?
— Не знаю. Она… — он запнулся, посмотрел куда-то в сторону. — Она там всё переделала. Говорит, раз она старшая в роду, значит, главная. Мама теперь на кухне с утра, готовит на всех. Тамара график составила: кто когда встаёт, кто что делает. Я вчера на пять минут опоздал к ужину — она мне тарелку в раковину выкинула. Сказала, не умеешь ценить труд — ешь потом, холодное.
Елена представила эту картину: Жанна Петровна у плиты, без маникюра, в переднике. Тамара в кресле с газетой, как надзиратель на вышке. Михаил, который больше не смеет возразить.
— А съехать?
— Она не даёт. Говорит, семья должна быть вместе. Под контролем. — Он поднял глаза, и в них было что-то похожее на мольбу. — Лена, может, ты… ну, поговоришь с дедом? Чтобы воду включил обратно? Мы съедем, честное слово.
— Вы уже съехали. Четыре месяца назад.
Он кивнул, стиснул челюсти.
— Да. Ты права.
Он пошёл дальше, сгорбившись под тяжестью сумок. Елена смотрела ему вслед и не чувствовала ни жалости, ни злости. Просто пустоту. Карма приходит не с судебным приказом. Она приезжает с чемоданом и остаётся жить.
Весной дед снова приехал — с рассадой садовой ежевики. Поставил коробку с зелёными ростками в прихожей, прошёл на кухню. Елена достала бабушкин резной поднос — тот самый, который она тайком вытащила из мусорки. Теперь он висел на стене, на самом видном месте.
Заварила чёрный чай, нарезала хлеб, достала мёд. Дед сел, откинулся на спинку стула, оглядел квартиру.
— Хорошо у тебя. Тихо.
— Тихо, — согласилась она.
Они пили чай молча. За окном качались ветки тополей, уже с первыми почками. Дед взял второй кусок хлеба, намазал мёдом.
— Михаила видела?
— Видела. Случайно.
— И как он?
— Тамара у них живёт. Командует. Жанна Петровна теперь на кухне, Михаил по струнке ходит.
Дед усмехнулся, допил чай.
— Значит, всё правильно. Каждому своё досталось.
Он встал, подошёл к окну, постоял, глядя на улицу. Потом обернулся.
— Катер я не зря продал. «Волну» свою. Двадцать лет на ней ходил, но не жалко. — Он посмотрел на Елену. — Некоторые вещи дороже любого катера.
Она подошла, обняла его. Он пах морем и чем-то надёжным, что не уйдёт и не предаст.
— Спасибо, дед.
— Рассаду посади. Ежевика живучая — поливай, и разрастётся.
Когда он уехал, Елена вернулась на кухню, села у окна. В квартире стояла тишина — не пустая, а плотная, обжитая. Та, в которой можно дышать.
Она вспомнила, как четыре месяца назад мыла эти окна перед свадьбой, радуясь каждому сантиметру. Не знала тогда, чего это стоило деду.
Не знала, что он выбирал между морем и ней — и выбрал её.
Теперь знала.
Елена открыла форточку. В комнату ворвался весенний воздух — холодный, с запахом талого снега. Она вдохнула глубоко, закрыла глаза.
Михаил сейчас, наверное, моет посуду по графику Тамары. Жанна Петровна чистит картошку на ужин, боясь перечить старшей сестре. Они получили то, что раздавали другим. Только в двойном размере.
Елена открыла глаза, посмотрела на коробку с рассадой. Завтра купит землю и горшки, посадит ежевику на балконе. Будет поливать и ждать. Дед говорил: ежевика как человек — дай свободу, не души, и разрастётся, даст плоды.
Она налила себе воды из-под крана — того самого, который дед перекрывал полгода назад. Вода текла ровно, спокойно. Всё в этой квартире теперь было её. Вода, воздух, тишина.
Елена выпила медленно, поставила стакан. Прошла в комнату, легла на кровать. За окном гудел город, хлопали двери подъездов, кто-то смеялся на улице. Жизнь продолжалась. Её жизнь. Без разрешений, без обвинений, без чужих людей в собственном доме.
Засыпая, она подумала: дед продал катер и ни разу не сказал, что жалеет. Может, потому что некоторые вещи важнее всего остального. Важнее моря, важнее денег, важнее прошлого.
Она улыбнулась в темноту.
А запонки те, наверное, так и лежат в сумке Жанны Петровны. Где-то в квартире под присмотром Тамары, среди графиков уборки и списка обязанностей. Пусть лежат. Это больше не её история.
Если понравилось, поставьте лайк, напишите коммент и подпишитесь!