Холодная осень 1941 года навсегда врезалась в память Линды Райс ледяной зазубренной границей, отделившей все, что было «до», от пугающей неизвестности «после». Но чтобы понять всю глубину этого падения, нужно было знать высоту, с которой она рухнула. Ее семья, Райсы, была столпом и опорой поволжского села еще со времен императора Александра III. Прадед, искусный лекарь, славился на всю округу, к нему съезжались за советом и помощью из губернского города. Дед, человек практичный и твердый стоящий на земле, выбрал путь хлебороба, создав крепкое, уважаемое хозяйство. Когда по стране прокатилась буря революции, он без колебаний отдал на нужды восставших семь своих лучших коней и снабжал провизией отряд, куда ушел его сын, Александр, отец Линды.
Александр Райс горел новыми идеями, он с энтузиазмом передал свой просторный дом революционному комитету, а сам с женой и двумя дочерьми перебрался в добротный дом покойной свекрови. Его энергия, преданность делу были известны всем, его фамилия не сходила с уст. Но однажды он не вернулся из города. Предатели, свои же, земляки, узнав о его симпатиях, лишили его жизни. В селе никому и в голову не приходило усомниться в преданности семьи Райс Советской власти, тем более, что старшая сестра Линды была пламенной активисткой, разъезжавшей с агитбригадами по окрестным деревням.
А потом пришли голодные тридцатые. Холодная зима 1933-го забрала сначала бабушку Луизу и деда Якова, а следом, в снежной пустоши, по дороге в город, где они надеялись обменять последние ценные вещи на еду, затерялись и навсегда остались лежать в высоких сугробах мать и старшая сестра. Линда, семнадцатилетняя, осталась совершенно одна. Но дух ее не был сломлен. Люди, помнившие заслуги ее семьи, как могли, поддерживали ее. Она мечтала стать учительницей, приносить пользу, и эта мечта вела ее вперед. Она выучилась, и председатель, зная ее рвение, сразу после института направил ее преподавать в новую школу.
В ее сердце жила незаживающая рана от потери, но она верила, что жизнь обязательно дарит свет после тьмы. Глядя на ребятишек, она тихо мечтала о своей собственной семье, о детском смехе в своем доме. И, казалось, судьба услышала ее. За ней начал ухаживать Виктор Елизаров, молодой, серьезный и надежный. В начале июня 1941 года он прислал к ней сватов, и они, счастливые, стали строить планы на свадьбу, на общую жизнь.
Но этим планам не суждено было сбыться. В июле Виктора призвали на фронт. А в селе, словно по мановению неведомой злой силы, на Линду стали смотреть искоса, с подозрением. Ей, чья семья отдала все ради новой власти, вдруг стали припоминать немецкие корни. Она всем сердцем желала, чтобы все вернулось на круги своя, чтобы любовь Виктора не угасла, а соседи вновь смотрели на нее с прежним теплом.
В конце августа, когда она, полная тревожных надежд, готовилась к новому учебному году, в учительскую вошли двое в форменных шинелях.
— Линда Райс Александровна?
— Да, я, — поднялась она, инстинктивно протянув руку, но внутри у нее все похолодело и сжалось в комок.
— А товарищ ли? Или вам больше подходит обращение «фрау»? — с издевкой в голосе произнес высокий, полноватый сержант.
— О чем вы? Я советская гражданка, учительница. Объясните, в чем дело! Я не понимаю, — ее голос дрогнул.
Второй, коренастый и жилистый лейтенант, молча протянул ей лист бумаги.
— Вам дается двадцать четыре часа на сборы. Завтра к двум часам дня вы должны быть на станции. С вещами.
Она держала в руках указ и не могла поверить написанному. Буквы плыли перед глазами.
— Но послушайте… Мы живем на этой земле больше шестидесяти лет. Здесь прошла вся моя жизнь, жизнь моего отца, моего деда…
— Вы держите в руках документ. Оспаривать решения нашего правительства вы не имеете права.
— Я не собираюсь оспаривать. Если так нужно для страны, я исполню приказ.
Ей хотелось кричать, плакать, рвать на себе волосы от отчаяния, но она понимала — это бессмысленно и только усугубит ее положение. И еще она с мучительной ясностью понимала причину этого приказа. От этой мысли становилось невыносимо больно.
Она собрала самое ценное: несколько платьев, пару туфель, юбки и свои зачитанные до дыр книги по педагогике. Икон или какой-либо церковной утвари в доме не было — от всего этого избавились сразу после революции. Посуду и кухонную утварь она отнесла жене председателя, а скромную мебель отдала соседке, матери восьмерых детей, Марии.
— Поговори со своим Андреем Ивановичем, может, вашему семейству этот дом отдадут. Или хотя бы твоей старшей, Ольге.
— Я присмотрю за всем, ты только береги себя, — обняла ее Мария и краем платочка вытерла навернувшиеся слезы.
И все же в селе нашлись те, кто искренне горевал, провожая свою учительницу. Ей в дорогу сунули кто пирожок, кто лепешку, кто целебных трав, кто самодельной мази. Она благодарила сквозь слезы и ровно в полдень покинула родное село, не зная, что видит его в последний раз. Ее ждала долгая, трудная дорога в неизвестность. Она панически боялась, что ее отправят в казахстанские степи, и каждый раз, когда слышала страшное сочетание «Акмолинская область», ее сердце сжималось от леденящего ужаса.
— Линда Райс Александровна! — раздался зычный окрик. Перед ней стоял тот самый лейтенант.
— Я здесь, — она выступила вперед. — Куда же лежит мой путь? Скажи, не томи душу.
— Ты отправляешься в Новосибирскую область. Состав подойдет через три часа. Можешь пока отойти вон туда, — он указал на группу женщин и детей, окруженных людьми в форме.
— Спасибо вам, — тихо сказала она.
Он с недоумением посмотрел ей вслед. Странная. За последние сутки он наслушался столько слез, криков и проклятий, что его закладывало уши. А эта… благодарит.
Она отошла в указанную сторону и глубоко вздохнула. Слава Богу, не в степи. Сибирь… Суровый, но прекрасный край. Она помнила его с детства, когда ездила с матерью в гости к ее подруге. С тех пор в ее памяти жили образы бескрайних таежных лесов, хрустально-чистого воздуха и могучей, молчаливой природы.
В старом, разбитом вагоне, из щелей которого нещадно дуло, она устроилась на полу. На улице стояла жара, и быстрая езда давала хоть какую-то прохладу. На редких остановках им позволяли выйти, но не дальше перрона. Дети капризничали, женщины плакали, старики молча смотрели в пол. Кормили скудно: за двое суток пути лишь два раза принесли фляги с жидкой кашей. Свою порцию Линда всегда отдавала маленькой девочке Ирине, которая ехала с матерью Анной рядом с ней. Под Челябинском ночи стали холодными, и они втроем прижимались друг к другу, пытаясь согреться теплом своих тел. Анну с Ириной высадили в Омске, и Линда, оставшись одна, куталась по ночам в свои нехитрые пожитки.
Наконец, они прибыли. Затем были повозки, и Линда, уже знавшая, что ее везут в поселение на берегу могучей Оби, старалась гнать от себя мрачные мысли, всматриваясь в проносящиеся мимо леса и перелески. В голове крутилась лишь одна навязчивая мысль: найдет ли ее здесь Виктор? Будет ли он вообще ее искать?
— Ни за что! — с вызовом крикнула женщина в застиранном платке. — Ты чего, Василий Иванович, с ума сошел? Чтобы я эту немчуру к себе в дом пустила? А о моей Людке подумал? А о Петьке? Как я им в глаза смотреть буду, пока их отец на фронте, а я эту… эту…
— Зоя, хватит! — строго оборвал ее председатель. — Это распоряжение. Расселить вновь прибывших по домам.
— А почему ее на рудник не отправили? Или лес валить? А, Василий Иванович? — не унималась Зоя, гневно поправляя платок.
— А скажи-ка мне, почему ты сама не на рудниках, как дочь врага народа? — тихо, но весомо парировал председатель. — К тебе — потому что место есть. Потом подыщем другое жилье.
Зоя на мгновение смутилась и замолчала, но в ее глазах продолжал пылать гнев.
— У нее отличная характеристика. Начальство считает, что она может принести пользу. На строительстве моста или на уборке урожая.
— Простите, но я учитель, — тихо, но внятно произнесла Линда, выступив вперед.
Толпа селян, собравшаяся вокруг, громко засмеялась.
— Да кто ж тебе наших деток учить позволит? — ехидно бросила пожилая женщина.
Линда опустила глаза. Ей стало ясно, что здесь ее ждут нелегкие испытания. Так же, как и других пятерых сосланных: пожилого Николая, его жену Елену и их десятилетнюю дочь Светлану, которых поселили в покосившуюся избушку на отшибе, и еще двух женщин, отправившихся к старой Клавдии.
— В общем, так, Зоя, уйми свой норов и помни про свои грешки перед властью. Будешь бунтовать — мигом судьбу отца повторишь. Я за тобой приглядываю. Товарищ Райс, отправляйтесь с товарищкой Зоей. Временно будете жить в ее доме. Завтра жду на сходе, решим, на какие работы определить.
Зоя, пылая негодованием, молча развернулась и пошла к своему дому. Едва они переступили калитку, она обернулась и прошипела:
— Если увижу, что ты косо смотришь на моих детей, если хоть тень подозрения у меня будет, — своими руками задушу! Вон сарай, там и живи. Кормись сама! И моими вещами не смей пользоваться! Вон река, там свое тряпье и стирай!
— Хорошо, — кротко ответила Линда.
Она понимала эту женщину. Видимо, ее муж был на фронте, и вся ее боль, страх и злость нашли выход в ненависти к чужачке.
Жизнь наладилась с трудом. Она приобрела кое-какую посуду, готовила на костре за участком, стирала в ледяной воде Оби. Ее определили на уборку урожая. Руки покрылись кровавыми мозолями, но она терпела. Если другие справляются, чем она хуже? Постепенно селяне стали привыкать к новоприбывшим, видя, что те работают не покладая рук.
Но хуже всего было в доме Зои. Дети, восьмилетняя Люда и шестилетний Петя, поначалу лишь робко поглядывали на нее, но потом, подстрекаемые матерью, начали выкрикивать обидные слова. Однажды они даже попытались поджечь сарай, но Зоя их отругала — не из жалости к Линде, а из страха, что председатель заставит ее пустить ту жить в дом.
В конце сентября Линда стала по-настоящему бояться Зои. Та получила похоронку на мужа, и вся ее ярость и горе обрушились на беззащитную женщину. Линда заперлась в сарае и изо всех сил держала дверь. С той поры ее ночи стали тревожными и бессонными, но жаловаться она не смела — в глубине души она понимала и жалела Зою.
И вот однажды все переменилось. В день праздника урожая Зое стало плохо. Сначала ее тошнило, она жаловалась на боль в животе, но не придавала значения. К вечеру она скрючилась от невыносимой боли. К ней вызвали фельдшера. Тот, озабоченно поговорив с председателем, покачал головой.
— В город. И побыстрее, — распорядился Василий Иванович, приказывая почтальону Степану запрягать лошадь.
— Куда ее? — тихо спросила Линда.
— В больницу. Успеть бы, — вздохнул председатель. — Андрей Васильевич говорит, похоже на аппендицит.
— А как же дети? — прижала ладони к щекам Линда.
— Сейчас скажу бабам, пусть присмотрят.
— Подожди, Василий Иванович, не надо. Я сама за ними присмотрю.
Она шла на риск. Либо это шанс растопить лед, либо ее окончательно сживут со свету.
— Ты? Да после того, как Зоя тебя так извела? Да и дети-то тебя сторонятся.
— У других своих забот полно, а я все же педагог. Надо же как-то налаживать жизнь. Дай мне этот шанс.
— Ну, смотри, Линда… Коли чего, я тебя предупреждал.
Она вошла в дом Зои. Дети, испуганные, вжались в угол. Люда плакала, сжимая руку брата.
— Вы успели поесть на празднике? — спросила Линда. Дети молча кивнули. Она набрала воды, поставила ведро на огонь.
— Что ты делаешь? — спросила Люда.
— Вечер, скоро спать. Нужно умыться.
— Мама в субботу баню топила, — упрямо сказала девочка.
— Это было два дня назад. Ты уже большая, нужно следить за чистотой. Посмотри, волосы в пыли.
Разведя теплую воду в большом тазу, она помогла детям помыться. Уложив их в постель, Линда села на краешек стула.
— Какие сказки вам мама на ночь рассказывает?
— У нас книг нет, а мама не умеет читать. Бабушка рассказывала, но ее нет, — прошептала Люда.
— Тогда слушайте меня…
Под ее тихий, спокойный голос сначала уснул Петя, а потом и Люда начала клевать носом. Накрыв детей одеялом, Линда смотрела на них и думала, что они вовсе не злые, просто их сердца отравлены материнской болью.
Утром она сварила на воде кашу, добавив сушеных ягод, собранных по окрестным полям. Дети проснулись и с удивлением смотрели на нее, хозяйничавшую на их кухне. Петя сразу принялся за еду.
— А сегодня сказку расскажешь? — спросил он, глядя на нее своими ясными глазами.
— Вот мама приедет, она тебе задаст, — набросилась Люда на брата.
— За что? Мне понравилось, — испугался мальчик.
— Мама нам запретила с ней общаться. И ты, — повернулась она к Линде, — уходи отсюда.
— После завтрака, когда помою посуду, я уйду.
Люда с размаху швырнула свою металлическую миску на пол. Каша разлетелась по половицам, и девочка с сердитым видом выбежала из избы. Петя доел свою порцию, пока Линда убирала последствия скандала.
— Пойдешь со мной на работу? Ты с мамой ходил, я видела. А в обед я расскажу тебе новую сказку.
Мальчик кивнул и пошел за ней.
Вечером, вернувшись с Петей, Линда обнаружила, что каша из чугунка съедена. Голод — не тетка. Она сварила простой суп, накормила детей, снова принесла воды, настояла на умывании и рассказывала сказки. Люда ворчала, но уже без прежней злобы.
На следующий день, вернувшись с мальчиком, Линда застала Люду за роем в ее нехитрых пожитках.
— Что ты ищешь?
— Ничего, — буркнула девочка.
— Скажи, может, я помогу. Не стесняйся спрашивать.
— Это дом моей мамы, и я здесь хозяйка! Книги ищу. Сама брату буду читать.
— А ты умеешь?
— Умею! Я уже во втором классе, учительница говорит, я способная, — с гордостью ответила Люда.
— Что ж, — Линда подошла к своему чемодану и достала книгу «Володя Ульянов». — Держи.
— Откуда у тебя такие книги? — удивилась та.
— А почему у меня не должно быть?
— Ну… Мама говорит, ты враг.
— Твоя мама ошибается. Садись, я расскажу тебе историю моей семьи.
И дети, затаив дыхание, слушали рассказ о прадеде-лекаре, о деде-хлеборобе, об отце-революционере. Когда Линда дошла до голодных тридцатых, по их щекам текли слезы.
— Вот как все было, — закончила она. — Людочка, почитай мне, как учительнице, интересно послушать.
Девочка начала читать. Слова давались ей нелегко, некоторые она читала по слогам.
— У тебя замечательно получается, — мягко сказала Линда.
— И я хочу научиться, — вступил Петя.
— Вот в школу пойдешь, и научишься, — проворчала сестра.
— Зачем же ждать? Я научу тебя сейчас, — улыбнулась Линда мальчику.
Вечер пролетел за книгами. Линда была счастлива — лед тронулся.
Через десять дней Зоя вернулась из города, бледная, исхудавшая, держась за бок.
— Кто позволил тебе подходить к моим детям? — ее голос был хриплым от слабости, но гнев в нем звучал явственно.
— Я не причинила им зла, Зоя. Спроси у них сама.
— Людка, Петька, быстро в дом! А с тобой я еще разберусь!
На следующий день Зоя молчала. Линда ожидала чего угодно — криков, скандала, но только не этого гробового молчания. Если бы она знала, что творилось в душе Зои! Та, войдя в дом, поразилась: полы вымыты, вещи разложены по местам, в печи теплилась каша, а на столе лежали картофельные лепешки под чистым полотенцем. Детская одежда была выстирана и аккуратно сложена. А дети наперебой рассказывали о своих успехах: Люда — о прочитанных книгах, Петя — о том, как он выводит буквы. И Зоя не могла не признать про себя — эта женщина присмотрела за ее детьми лучше, чем она могла ожидать.
Линда вышла к реке стирать свое платье. День был по-осеннему теплым. Развешивая белье, она краем глаза заметила Зою, сидевшую на крыльце и теребящую конец платка.
— Слушай, — вдруг раздался ее голос. — Муж у тебя есть?
— Нет, — Линда замерла. — Не успели пожениться. В июле забрали.
— И что с ним?
— Не знаю. И писать боюсь, как бы хуже не вышло.
Она вылила воду из таза и хотела уйти, но Зоя остановила ее.
— Подойди-ка сюда.
Линда медленно приблизилась.
— Спасибо, — с трудом выдавила Зоя. — За детей спасибо. Что кормила, убирала, белье стирала и грамоте их учила.
— Мне не в тягость было.
— Можно тебя попросить… заниматься с ними дальше? Они хотят. Я неграмотная, пусть хоть они будут умными.
— Конечно.
— Зоя, если хочешь, я и тебя научу. Это не так сложно.
— Еще чего не хватало! — отмахнулась та, но в ее голосе уже не было прежней злобы.
Линда улыбнулась. Первая ласточка.
Дети стали приходить в сарай заниматься. Даже школьная учительница Люды отметила, что та стала читать гораздо лучше. В ноябре, когда хлынули холодные ливни, Линде пришлось туго. Однажды ночью она забилась в солому, пытаясь согреться. Вдруг дверь распахнулась.
— Эй, ты где? — позвала Зоя.
— Здесь.
— Пойдем за мной.
Линда, не сопротивляясь, пошла за ней под проливным дождем.
— Вот тут теперь спать будешь, — Зоя указала на тюфяк, постланный под окном в сенях. — Заболеешь, помрешь, а я потом отвечай, — пробурчала она и ушла в свою комнату.
Лед между ними таял с каждым днем. С первым снегом Зоя велела ей перенести все вещи в дом. В начале декабря, когда за окном бушевала вьюга, они сидели за столом: Зоя вязала носки, Линда перечитывала свои книги.
— В клубе библиотека есть. Чего не берешь?
— Там Глаша сидит, смотрит на меня, как на прокаженную.
— А чего ты хотела? Троих сыновей на фронте потеряла из-за твоих… из-за немцев. Ладно, я сама для тебя книги возьму.
— Зоя, — Линда отложила книгу. — Давай я и тебя научу читать. Чего упираешься? Зима длинная, к весне научишься.
— А давай! — вдруг улыбнулась Зоя. — А то Василий Иванович смеется, когда я крестики в ведомостях ставлю.
Это их окончательно сблизило. Зоя узнала историю семьи Линды и поняла, что перед ней не враг, а такая же, как она, жертва обстоятельств. Она вспоминала, как ее собственная мать рыдала, когда их высылали из Москвы, как муж изменился к ним. А Линда… Линда приняла свою судьбу без ропота, с невероятным достоинством.
К весне односельчане с изумлением наблюдали, как крепнет дружба между когда-то яростной Зоей и спокойной Линдой. И вскоре перестали называть ее «немчурой», как и других переселенцев, сумевших доказать свою порядочность трудом.
В 1945 году, после оглушительной вести о Победе, Василий Иванович подошел к Линде.
— Как ты смотришь на то, чтобы учить ребятишек в школе?
— Я об этом мечтаю! — воскликнула она, и глаза ее засияли.
— Бери начальные классы. С первого сентября — за работу. Я в городе за тебя похлопотал, тебя ждут для оформления.
В порыве радости она обняла председателя, и тот, смущенно, отнесся к этому с пониманием.
Вернувшись домой, она поделилась радостью с Зоей.
— Поздравляю! Это по-настоящему твое! Эх, замуж бы тебя теперь выдать.
— Кто на меня, старую деву, позарится? — отмахнулась Линда.
— Какая же ты старая? Тебе всего двадцать девять. Или все ждешь, что Виктор найдется?
— А вдруг? — прошептала Линда. — Вдруг найдет…
— И как он тебя найдет-то? Никто не знает, где ты. И жив ли он вообще?
— Я верю, что жив. Чувствую.
— Как говорится, твое село? — переспросила Зоя.
— Прохоровка. А что?
— Да так, записываю, — с деланной небрежностью ответила Зоя.
Первое сентября стало для Линды днем триумфа. Тридцать шесть учеников, выстроенных перед школой, смотрели на нее с любопытством и ожиданием. И пусть школа маленькая, пусть учителей всего четверо — это ее место, ее призвание. День пролетел как одно мгновение. Люда и Петя, уже подросшие, с гордостью рассказывали всем о своей учительнице, которая живет у них дома.
Вечером, усталая, но бесконечно счастливая, она возвращалась домой. Открыв калитку, она замерла на месте, и у нее подкосились ноги: на лавочке рядом с сияющей Зоей сидел он. Виктор.
— Ты… Но как?
— Спасибо твоей подруге. Это она разыскала меня через письмо в твое село. Я вернулся в апреле, искал тебя везде, но везде был отказ. А это письмо… — он не договорил, просто заключил ее в крепкие, надежные объятия. Линда плакала беззвучно, не веря своему счастью.
А Зоя, счастливая улыбка не сходила с ее лица, тихонько подмигнула им обоим.
Эпилог
Линда и Виктор были бесконечно благодарны Зое за ее отважный поступок, подаривший им вторую chance на любовь. Поскольку вернуться в родные края Линде было нельзя, Виктор, фронтовик и герой, остался в сибирском селе, устроившись плотником. Местное начальство, ценя его заслуги, помогло молодой семье строительным лесом для своего дома. Пока же они жили у Зои, всем миром помогая возводить новое жилье.
Через два года у них родилась дочка, которую они назвали Зоей в честь своей заступницы и верной подруги. Женщины продолжали дружить семьями. В 1949 году Зоя встретила своего человека, вдовца из соседнего села, и уехала к нему. Но их дружба не прервалась. Они часто навещали друг друга, вспоминая прошлое, но никогда не возвращаясь к тем дням, когда между ними лежала пропасть неприязни. К чему бередить старые раны? Линда всегда говорила, что ее трудная дорога в Сибирь, пролегавшая через боль, страх и лишения, в конечном счете привела ее не только к потерянной любви, но и подарила самую крепкую и верную дружбу в жизни, что стало для нее бесценным даром судьбы, согревавшим сердце даже в самые лютые сибирские морозы.