Воздух в сосновом бору был густым и насыщенным, словно жидкий мед, наполненным терпким ароматом хвои, влажной земли и опавшей, чуть тронутой увяданием листвы. Лучи теплого, уже не палящего, а ласкового сентябрьского солнца пробивались сквозь плотный полог из еловых и сосновых лап, раскидывая по земле причудливые узоры из света и тени. Эти золотистые пятна дрожали на ковре из бурого мха и осыпавшихся иголок, создавая ощущение нереального, сказочного уюта. Казалось, время в этом месте замедлило свой бег, подчинившись величественному и спокойному ритму леса.
Маргарита медленно шла по едва заметной тропинке, вглядываясь в причудливые пни и коряги, вслушиваясь в многоголосую симфонию леса: где-то в вышине деловито стучал дятел, перекликались невидимые птицы, а под ногами мягко шуршали подошвы ее сапог по упругому мху. Она наклонилась, раздвинула пучок пожухлой травы и не поверила своим глазам. Прямо у самых корней раскидистой, могучей сосны, словно выстроенные чьей-то невидимой рукой, красовалась целая дружная семейка боровиков. Шляпки у них были плотные, бархатистые, цвета спелой корицы, крепкие и чистые, без единого червоточинки.
Сердце ее радостно екнуло. Она сняла с плеча плетеную корзинку, которую сама сплела прошлой весной из гибких ивовых прутьев, долгими вечерами, пока за окном шумел дождь. Достала свой верный нож с деревянной, отполированной временем рукояткой — тот самый, подарок отца, который он вручил ей много-много лет назад, сказав, что хороший инструмент должен служить верой и правдой. Она бережно, чтобы не повредить нежную грибницу, срезала каждый крепыш-боровик и укладывала его в корзину. От них шел тонкий, ни с чем не сравнимый запах — свежести, леса, осени. Она уже мысленно видела, как вечером будет чистить их на кухне, как наполнится вся их небольшая квартира согревающим душу ароматом жареной картошки с грибами, как их дочка Лиза будет упрашивать добавки, а Антон непременно скажет свою коронную фразу о том, что никто в мире не готовит это простое блюдо лучше его супруги.
— Риточка! — донесся из чащи голос мужа, глуховатый от расстояния и плотности леса. — Риточка, ты где?
Маргарита тихо рассмеялась, по-девичьи озорно, и ловко юркнула за широкий, в два обхвата, ствол старой сосны. Ее шершавая кора была приятно прохладной даже сквозь ткань куртки. Антон обожал такие шутки — подкрадываться к ней дома и внезапно, нежно класть руку на плечо, когда она была чем-то увлечена. Когда она, стоя у плиты, помешивала варево, или развешивала белье на балконе, или мыла посуду, глядя в затуманенное паром окно. Она всегда вздрагивала, иногда даже вскрикивала, роняя то половник, то прищепку. Теперь настал ее звездный час — устроить ему небольшой сюрприз, напугать его совсем чуть-чуть, а потом вместе посмеяться над этим.
Она прижалась спиной к дереву, стараясь дышать как можно тише, и стала слушать. Шаги мужа приближались, но не спеша, с длинными паузами. Он, должно быть, тоже высматривал в траве и буреломе грибные шляпки. Характерный хруст и шуршание под его сапогами были хорошо знакомы. И вдруг она различила, что он говорит. С кем-то разговаривает. Сначала она подумала, что они встретили в лесу других грибников — в выходные дни это обычное дело, пол-Твери выбирается на природу. Но других голосов не было слышно, только его, приглушенный, но отчетливый. Значит, звонок. Она уже было собралась выйти из укрытия, поднять рассыпанные для правдоподобия грибы и броситься ему навстречу, но вдруг разобрала отдельные слова, и корзинка сама выскользнула из ее онемевших пальцев. Белые крепыши, ее драгоценная находка, рассыпались по замшелой земле, как рассыпаются жемчужины с порвавшейся нитки.
— Катюш, конечно же, я по тебе ужасно скучаю и с нетерпением жду нашей встречи! — голос Антона звучал так нежно, так проникновенно, как он всегда говорил только с ней. — Да, моя хорошая, целую крепко, люблю безумно и обнимаю!
Маргарита снова прижалась к сосне, но теперь уже не в шутку, а ища опору. Ей стало трудно дышать, в груди заныла тупая, тяжелая боль. Десять лет. Десять лет они были вместе, рука об руку, прошли через многое, растили Лизу, строили свой быт, свою, как ей казалось, счастливую и прочную жизнь. И все это в одно мгновение стало похоже на хрупкий карточный домик, который рушится от легкого дуновения ветра. От нескольких нежных слов, сказанных в лесной тишине не ей.
Муж продолжал разговор еще несколько минут, но она уже не слышала, не вслушивалась. Слова сливались в сплошной, давящий гул. Когда он наконец закончил, его шаги, насвистывающего какую-то беззаботную мелодию, стали удаляться вглубь леса. Он уходил, не подозревая ни о чем, а она оставалась стоять у сосны, одна, с разбитым сердцем и рассыпанными по земле грибами.
Она медленно, будто все кости у нее вдруг стали старыми и тяжелыми, опустилась на мягкий, прохладный мох прямо у корней своего укрытия и запрокинула голову. Сквозь густое переплетение ветвей и хвои виднелись клочки чистого, невероятно далекого голубого неба. Таким же чистым и далеким оно было тогда, пятнадцать лет назад, в тот день, когда не стало ее отца. Она всегда искала ответы и утешение в этой бездонной синеве, вглядываясь в нее, как вглядывалась когда-то в его мудрые и добрые глаза. Тогда, в пятнадцать, ей тоже казалось, что жизнь кончена, что счастья больше не будет. Но она нашла в себе силы. Училась, работала, встретила Антона, родила дочь, строила семью, свой дом, свой мир. И вот снова осень. Снова желтеющие листья за окном души. И снова все рушится.
— За что, папа? — прошептала она, глядя в небо. — За что мне это?
Ответа, как всегда, не было. Только ветер чуть слышно перешептывался с сосновыми верхушками, а где-то вдалеке продолжала свою неторопливую песню кукушка.
Маргарита просидела так, может, пятнадцать минут, может, полчаса. Потом глубоко вздохнула, вытерла лицо рукавом куртки и поднялась. Слезы и отчаяние никогда и никому не помогали. Помогала только ясная голова и холодный, безжалостный расчет. Она собрала грибы, аккуратно сложила их обратно в корзину, отряхнула с одежды налипшие хвойные иголки и медленно пошла на звук шагов мужа.
Он заметил ее приближение и лицо его озарилось широкой, такой знакомой и любимой улыбкой. Он смотрел на нее с нежностью и легкой снисходительностью, как смотрят на самого дорогого и немного беспомощного человека.
— Господи, ну что же это такое! — он быстрыми шагами подошел к ней, взял за подбородок и внимательно рассмотрел ее лицо. — Моя неряха! Вся перепачкалась в лесу!
Он, как часто бывало, смочил слюной палец и стал аккуратно, с заботливым видом, оттирать воображаемое пятнышко у нее на щеке. Она смотрела на него и чувствовала, как внутри все сжимается в тугой, холодный комок. Но она позволила ему закончить этот ритуал.
— Вот, теперь совсем другое дело, — с удовлетворением констатировал Антон. — Теперь ты снова моя красавица!
Он обнял ее, притянул к себе и поцеловал в губы. Долго, нежно, с той самой страстью, которая, как она думала, принадлежит только им двоим.
— Я тебя люблю больше собственной жизни! — сказал он, глядя ей прямо в глаза, и в его взгляде не было ни тени фальши. — Ты ведь это знаешь, правда?
Маргарита молча смотрела на него в упор, изучая каждую знакомую морщинку у глаз, каждую родинку на его загорелом, обветренном лице. Она искала хоть малейший признак лжи, но не находила. Он был искренен. В этот момент он действительно верил в то, что говорил.
— Что? — Антон слегка нахмурился, смущенный ее пристальным, неотрывным взглядом.
Она заставила уголки своих губ дрогнуть в подобии улыбки.
— Ничего. Просто думаю, как же мне повезло в жизни с тобой. Я тебя тоже очень сильно люблю.
Довольный ее ответом, Антон облегченно вздохнул и перевел внимание на ее корзинку. Он присел на корточки, стал перебирать грибы, восхищаться их размером и крепостью.
— Вот это да! Настоящий клад! — восторженно воскликнул он. — Какие красавцы! Где ты их откопала?
— Вон там, у той большой сосны, — кивнула Маргарита в сторону своего недавнего укрытия.
Она стояла над ним, сжимая в кармане рукоятку того самого ножа. Подарка отца. Хороший инструмент должен служить верой и правдой.
Когда они, набрав полные корзины, вышли из леса на окраину поляны, солнце уже клонилось к горизонту, заливая все вокруг теплым, алым светом. Их машина стояла рядом с еще несколькими — видимо, они были не единственными, кто решил посвятить этот субботний день тихой грибной охоте.
Антон открыл багажник, уложил корзины.
— Садись, дорогая, — он галантно открыл перед ней пассажирскую дверцу. — Поедем забирать нашу принцессу.
Маргарита устроилась на сиденье, пристегнулась. Когда мотор ожил, она, глядя в окно, как бы невзначая сказала:
— Антош, когда заберем Лизу, напомни, нужно в хозяйственный заехать.
— А что там нужно? — он тронулся с места, аккуратно объезжая колеи на грунтовой дороге.
Маргарита внимательно разглядывала свои пальцы, под ногтями которых засохла темная лесная земля.
— Да так, мелочь, — ответила она не сразу. — Хочу семена укропа купить. Решила, что на кухонном подоконнике немного зелени выращу. Свежая всегда под рукой.
— А, понятно. Здравая мысль! — одобрительно кивнул Антон. — Хорошо, заедем, без проблем.
Он включил радио, и салон наполнился звуками легкой, мелодичной музыки. Какая-то певица с надрывом пела о вечной любви, о верности, о том, что настоящее счастье — это найти своего единственного человека и пронести это чувство через всю жизнь. Маргарита тихо усмехнулась. Как же наивно и глупо это звучало сейчас, в ее новой, только что родившейся реальности.
Всю дорогу до дома бабушки Веры Николаевны она молчала, глядя в окно на мелькающие за стеклом поля, перелески и дачные участки. Она слегка откинула спинку кресла и наблюдала, как длинные тени от деревьев ложатся на асфальт, как небо на западе полыхает багрянцем. Было красиво и спокойно. И невыносимо больно.
Когда они подъехали к пятиэтажке на улице Гагарина, где жила бабушка, и поднялись на четвертый этаж, их встретил восторженный визг семилетней Лизы. Она провела у бабушки два дня и была переполнена впечатлениями.
— А мы с бабулей в зоопарк ходили! И там был маленький медвежонок, такой смешной! А потом мы ели ватрушки в кафе!
— Молодец, солнышко, — Маргарита обняла дочь, прижалась к ее мягким волосам, вдохнула знакомый, родной запах. — Все подробно расскажешь дома.
Бабушка Вера, добродушная женщина в очках, выглянула из кухни, вытирая руки полотенцем.
— Спасибо вам огромное, Вера Николаевна, — поблагодарил Антон. — Мы вам так благодарны, вы нам очень помогаете.
— Да что вы, что вы! Мне только радость с Лизонькой проводить время. Привозите ее почаще, не раздумывайте.
Лиза тем временем собрала свои игрушки и рисунки в рюкзачок. Они попрощались, спустились вниз и поехали в свою квартиру на проспекте Чайковского.
Дома их встретил ликующий, пронзительный крик кота Маркиза: он сидел на подоконнике в прихожей и своим «мррау!» выражал весь спектр эмоций — от радости до голодного негодования. Эту привычку — встречать их у двери — он приобрел еще котенком.
— Маркиз, мы дома! — засмеялась Лиза, сбрасывая куртку. — Сейчас тебя покормим!
Она помчалась на кухню, чтобы насыпать в миску корм, а Маргарита тем временем прошла в прихожую и поставила свой сверток из хозяйственного магазина на самую верхнюю полку шкафа-купе, туда, где лежали зимние шапки и шарфы.
— Идем мыть руки! — Антон подхватил дочь, уже возившуюся с котом, и понес ее в ванную. — А то от тебя пахнет зоопарком и бабушкиными пирожками!
Маргарита тем временем достала из холодильника сетку с картошкой и принялась чистить ее в раковине. Вечером они будут ужинать. Жареная картошка с грибами, щедро сдобренная сметаной и посыпанная зеленью. То самое блюдо, которое Антон называл «венец грибного промысла».
Пока она возилась с картошкой, из ванной доносились смех, плеск воды и оживленный рассказ Лизы о том, как медвежонок в зоопарке пытался поймать бабочку. Антон вторил дочери, задавал вопросы, изображал изумление. Картина была идиллической: любящий отец, счастливый ребенок, уютный дом. Обычный вечер в обычной семье. Только теперь эта обыденность была тонкой, хрупкой пленкой, натянутой над бездной.
Вечер прошел именно так, как задумывалось: спокойно и тепло. Антон шутил, подмигивал жене через стол, рассказывал Лизе про грибной поход и обещал взять ее с собой в следующий раз.
— Пап, а в лесу есть лисы? — спросила Лиза, с любопытством разглядывая кусок картошки на вилке.
— Лисы-то есть, но они очень осторожные, — объяснил Антон. — Они людей сторонятся, предпочитают держаться подальше. В наших лесах чаще белочек можно встретить или ежика.
— А ежики колючие?
— Очень колючие. Но они не специально, они просто так защищаются. Если их не трогать, они сами убегут по своим делам.
— А я хочу ежика домой! Пусть он с Маркизом играет!
— Ежики, доченька, не хотят жить в квартирах. Им нужен лес, свобода, своя еда. В неволе они очень грустят.
Маргарита слушала этот диалог, кивала, улыбалась. Но мысли ее были далеко. Она играла. Играла роль любящей, ничего не подозревающей жены, так же искусно, как ее муж играл роль примерного семьянина. Это был тихий, изощренный спектакль, где оба актера знали свои роли назубок, но только один из них знал, что занавес уже готов упасть.
После ужина Лиза помогла убрать со стола, беретно отнесла свою посуду в раковину. Потом они все вместе устроились в гостиной и смотрели старый, добрый мультфильм про приключения в дремучем лесу. Антон развалился в своем кожаном кресле, Маргарита устроилась на диване, поджав ноги, а Лиза лежала на пушистом ковре, подложив под подбородок лапы Маркиза. В половине десятого дочку, позевывающую, отправили в кровать. Она почистила зубы, надела пижаму с зайчиками, и Маргарита, как всегда, почитала ей на ночь сказку. На этот раз про Русалочку.
Когда в детской воцарилась тишина, нарушаемая лишь ровным дыханием спящего ребенка, родители тоже начали готовиться ко сну. Антон пошел на кухню, чтобы допить остывший чай и проверить, закрыта ли входная дверь. Маргарита воспользовалась его отсутствием. Она бесшумно скользнула в прихожую, достала с верхней полки свой сверток и так же бесшумно вернулась в спальню. Она спрятала его под кроватью, со своей стороны.
Антон вернулся через несколько минут, потушил свет в зале и коридоре, вошел в спальню и прикрыл дверь.
— Спокойной ночи, любимая, — сказал он, с наслаждением забираясь под прохладное одеяло.
— Спокойной ночи, дорогой, — тихо отозвалась она, устраиваясь рядом.
Он лежал на спине, заложив руки за голову, и рассказывал ей о планах на завтра. Нужно обязательно съездить на дачу, проверить, не подтопило ли погреб после последних ливней, собрать оставшиеся на кустах ягоды смородины. Его голос был ровным, спокойным, сонным. Маргарита слушала этот знакомый, родной тембр, чувствовала исходящее от него тепло. Они лежали так близко, как и последние десять лет. И так далеко, как никогда прежде.
Минут через тридцать его дыхание стало ровным и глубоким. Он заснул. Маргарита подождала еще немного, затем, двигаясь с крайней осторожностью, достала из-под кровати свою покупку. В пластиковом пакете лежали новые, блестящие садовые секаторы. Они были тяжелыми, мощными, с длинными ручками, окрашенными в ярко-красный цвет, и блестящими, идеально острыми лезвиями. Таким инструментом можно без особого усилия перерезать довольно толстую ветвь. Ветвь, толщиной, например, с палец.
Она медленно, стараясь не издавать ни единого звука, просунула их под одеяло и аккуратно, почти невесомо, приложила холодный металл к его коже в нужном месте.
Реакция была мгновенной. Антон резко открыл глаза, судорожно вдохнул и замер, всем телом почувствовав опасность. В комнате царил полумрак, освещенный лишь тусклым оранжевым светом уличных фонарей, но даже в этом скудном свете она увидела, как его лицо стало землистым, как застыли черты.
— Что… что ты делаешь, Рита? — выдохнул он, не смея пошевелиться. Голос его был хриплым от сна и страха.
— Тихо, мой хороший, не волнуйся, — прошептала она, лежа рядом с ним бок о бок. Голос ее был ровным, почти ласковым. — Я просто хочу сделать тебе одно маленькое предложение.
— Рита, я не понимаю… что это… — он пытался шевельнуть губами, не двигая головой.
Она приблизила свои губы к его уху так близко, что он почувствовал ее теплое дыхание, и произнесла очень тихо, но с идеальной, стальной четкостью:
— Один щелчок. Всего один. И я отпущу тебя к твоей Кате. Навсегда. Без сцен, без скандалов, без лишних вопросов. Хочешь?
Антон лежал недвижимо. Она видела, как бешено, с пугающей частотой, забилась жилка у него на виске. Он с трудом сглотнул, и слышно было, как сухо щелкнуло в его горле. Прошла вечность. Другая.
— Пошла эта Катя к черту! — выдавил он, и слова его были едва слышны. — Я только твой! И да… я все понял.
В следующее мгновение Маргарита вынула секаторы из-под одеяла и бесшумно опустила их на пол, под кровать. Она повернулась на другой бок, спиной к нему, и спокойно, как ни в чем не бывало, сказала:
— Спокойной ночи, дорогой.
Но он не ответил. Он так и лежал, не шелохнувшись, глядя в темноту над собой, осознавая всю бездну того, что только что произошло между ними. В комнате стояла абсолютная тишина. Тишина, в которой навсегда потонули и лес, и грибы, и нежные слова, сказанные другой. Тишина, в которой остался только призрачный, незримый щелчок, разделивший их жизнь на «до» и «после».