— Посмотри на неё! Какая она красивая! — воскликнула я, прижимая к себе теплое тельце нашей только что родившейся дочери. Лизочка лежала в мягком одеяльце, свернувшись калачиком, как маленький комочек жизни, и тихо посапывала. Я не могла оторвать от неё глаз. В этот момент мир для меня сузился до одного лица, одного дыхания, одной мысли: «Она моя. Она у нас есть».
Рядом стоял Саша. Он смотрел на ребёнка, но в его взгляде смешались нежность и… что-то ещё. Что-то неопределенное, почти испуганное. Он потянулся рукой, осторожно коснулся пальцем щечки девочки.
— Похожа на тебя, — произнёс он тихо, почти шепотом. Но в голосе не было того светлого восторга, которого я ждала. Не было радости, которая должна была бить через край. Тогда я не придала этому значения. Ну, похожа на меня — и что? Главное, что наша семья стала больше, что дочка здорова, а мы теперь настоящие родители.
Но годы шли, и когда родилась вторая дочь — Маша, я начала замечать то, что прежде просто не хотела видеть. Обе девочки были поразительно похожи друг на друга. Их большие карие глаза, аккуратный носик, высокий лоб, густые темные волосы — всё это словно списали с портрета моего отца. Они будто вышли из одной рамки, где запечатлён он в детстве. Ни единой черты Саши в них не было. Ни его голубых глаз, ни ямочек на щеках, ни даже характерного выражения лица. Это стало проблемой. Серьёзной и болезненной.
Я сидела за кухонным столом, механически помешивая давно остывший чай. За спиной слышалось мерное дыхание спящих девочек, а передо мной, со странным выражением лица, сидела свекровь — Валентина Ивановна. Она «просто заглянула», как обычно говорила. Но я знала: таких визитов у неё не бывает. Особенно после последних месяцев, когда между нами начали скапливаться недоговорённости, недомолвки и холодная неприязнь.
— Вика, — начала она, выбирая слова так осторожно, будто боялась задеть, — девочки, конечно, красавицы. Но… ты уверена, что они от Сашки? Уж больно они похожи на твоего отца. Как две капли воды. Просто удивительно, правда?
Ложка в моей руке звякнула о край кружки. Я замерла. Эти слова уже звучали раньше — в шутках, намёках, перешёптываниях. Но от неё, от женщины, которая называла меня «родной», это звучало особенно больно. Как удар под дых.
— Валентина Ивановна, что вы такое говорите? — мой голос дрожал. — Конечно, они от Саши! Вы же сами всё знаете! Мы их так долго ждали, я рожала, он сам забирал их из роддома! Как можно сомневаться?
Она лишь пожала плечами, будто говоря: «Мало ли что». И в этом движении — вся её уверенность в том, что сомнение имеет право быть. Я чувствовала, как внутри сжимается обида, но не меньше тревоги. Потому что самое страшное было не в этих словах. Самое страшное — в том, что муж тоже начал отдаляться от наших детей.
— Саш, ты почему опять не забрал Лизу из сада? — спросила я, когда он вернулся домой поздно, едва ли не под утро. Лиза уже спала, Маша тихо дремала на диване. А я, уставшая после двойной смены, домашней работы и вечных переживаний, еле держалась на ногах.
— Забыл, прости, — он равнодушно сбросил куртку на стул, даже не глядя на меня. — Дел много было.
— Ты всегда занят, — не выдержала я. — Когда ты вообще проводишь время с детьми? Когда ты в последний раз играл с Машей? Или хотя бы книжку Лизе прочитал?
Он молчал. Долгое, давящее молчание, которое потом прорезалось его голосом — тихим, но таким тяжёлым:
— Не тянет меня к ним, Вика. Не знаю почему. Они… они мне кажутся чужими. Я стараюсь, пытаюсь, но не чувствую, что они мои.
Слёзы подступили к горлу. Как можно так говорить о своих дочерях? О тех самых детях, которых он когда-то ждал, о которых мечтал? Но в какой-то момент я поняла — он говорит искренне. Саша действительно хотел, чтобы у него была дочка, похожая на него. Он представлял, как будет с ней играть, как будет гордиться, когда она унаследует его черты. Он хотел видеть себя в ней. А вместо этого — две девочки, которые больше напоминали моего отца. Как будто я одна их и родила.
Я начала копаться в интернете, читать про генетику, наследственность, законы доминантных и рецессивных генов. Оказалось, что такое бывает. Иногда внешность ребёнка может больше напоминать бабушку или дедушку, чем родителей. У моего отца очень сильные гены — карие глаза, высокий лоб, тёмные волосы. И обе мои дочки получили именно их. Но как объяснить это Саше и его родне, если они уже сделали свои выводы?
Предложила сделать тест ДНК. Не потому, что я сомневалась, а чтобы закрыть вопрос раз и навсегда. Но он отказался.
— Я верю, что они мои, — сказал он, глядя в пол. — Просто… не могу объяснить. Я не чувствую связи с ними.
— А ты пробовал? — я почти кричала. — Пробовал быть с ними рядом, играть, общаться, быть отцом? Или ты просто ждёшь, что они сами станут тебе близки?
Он снова молчал. А в этом молчании я чувствовала, как рушится наша семья, как между нами растёт пропасть.
Ещё хуже было с его родственниками. Свекровь и золовка вели себя так, будто Лиза и Маша — не их родные. Приходили редко, а если и приходили, то больше обсуждали, как дети «не в Сашу». Однажды Катя, золовка, смеясь, бросила:
— Вика, ты точно не от деда своего их родила? — и засмеялась, будто это забавно.
Я не выдержала:
— Катя, это уже не шутка. Это мои дети, и они от вашего брата. Если вам не нравится, можете не приходить.
Она обиделась, конечно. Но что мне оставалось? Я одна тянула двух дочек, пока Саша «не чувствовал связи», а его родня только усиливала боль. Мои родители жили далеко, да и возраст уже не тот. Я чувствовала себя одинокой, как никогда.
И вот однажды вечером, когда девочки уже спали, я решилась на серьёзный разговор. Я понимала, что так дальше нельзя. Либо мы найдём выход, либо наша семья развалится окончательно.
— Саш, — начала я, стараясь говорить спокойно, — я знаю, что ты расстроен. Я тоже мечтала, что у нас будет дочка, похожая на тебя. Но это наши дети. Они не виноваты, что унаследовали мои гены. И я не виновата. Мне больно видеть, как ты от них отдаляешься.
Он долго молчал, потом глубоко вздохнул:
— Я сам себя за это ненавижу. Но каждый раз, когда я смотрю на них, я вижу твоего отца. И мне кажется, что я здесь лишний.
Я взяла его за руку:
— Ты не лишний. Ты их отец. Они любят тебя, даже если ты этого не видишь. Лиза вчера спрашивала, почему папа с ней не играет. Маша тянется к тебе, а ты отворачиваешься. Они чувствуют это, Саш. Они ещё маленькие, но всё понимают.
Он опустил голову. Я видела, как ему тяжело. И тогда предложила:
— Давай попробуем начать с малого. Просто проводи с ними больше времени. Не думай о том, на кого они похожи. Просто будь рядом. Они твои дочки.
С того разговора прошло несколько месяцев. Саша стал меняться. Не сразу, не идеально, но он делал шаги. По выходным он начал забирать Лизу из сада, учил её завязывать шнурки, читал Маше перед сном. Он покупал им конструкторы, рисовал вместе с ними, рассказывал сказки, иногда даже придумывал свои. Я видела, как девочки стали к нему тянуться. Лиза теперь с гордостью рассказывает в саду, что «папа помог мне собрать машину из кубиков». Маша, которая раньше плакала, когда я оставляла её с Сашей, теперь бежит к нему на руки с визгом радости.
С роднёй было сложнее. Свекровь всё ещё иногда бросает колкие фразы, но я научилась их просто не слышать. Я поняла: я не могу заставить их любить моих детей, но могу защитить свою семью от их влияния.
Тест ДНК мы так и не сделали. Саша сказал, что ему это больше не нужно. Со временем он начал видеть в девочках не только лицо, но и характеры, привычки, движения. Например, Лиза, как и он, морщит нос, когда смеётся. А Маша обожает, когда он включает ей музыку — совсем как он сам в детстве.
Наша семья ещё далека от идеала. Иногда я ловлю себя на мысли, что всё ещё злюсь на Сашу за его прошлое равнодушие. Иногда хочется кричать на его родню за их слова. Но я вижу, как он старается. Как он учится быть отцом. И я верю, что любовь к детям — это не про внешность. Это про время, проведённое вместе. Про каждое «спокойной ночи», про каждую слёзу, которую ты утираешь. Про ту связь, которую создаёшь своими руками, сердцем, терпением.
И я благодарна, что эта связь всё-таки возникла.