Конечно, не руками прямо в помойке копается — аккуратно всё. Поддевает палкой мусорные пакеты, присматривается, что под ними. Если звенит — значит, банка или крышка.
На плечах у него плотный мешок с нашивкой «Пятёрочка» — потёртый, но ещё крепкий.
— Этот пацан опять в мусорке шарится! Совсем ошалел! — завопила тётя Надя с третьего этажа, высунувшись из окна в халате. — Вон он, смотри-ка, заглядывает. У нас тут, что ли, свалка для нищих?
Саша даже не обернулся. Просто вытащил жестяную банку из-под кукурузы и положил в свой мешок.
— Опять сдаёт, наверное, на «чипсы»! — фыркнула соседка, отходя от окна. — Родители, небось, пьющие.
А родители у него не пьющие. Мама работает на почте — с утра до вечера. Папа давно ушёл. Старшая сестра дома с малышами. Их в семье пятеро — и ещё кошка, тоже не своя, приблудная. Как водится.
Парню одиннадцать лет. Зовут Александр. Банки он почти не сдаёт.
Раньше, правда, относил всё в пункт приёма. Там дядька с бородой принимал металлолом, считал мелочь и одобрительно кивал:
— Молодец, парень. Не бездельничаешь.
Выходило рублей двадцать, иногда тридцать. На эти деньги Саша покупал хлеб, мыло, макароны. Иногда — плитку шоколада, но редко. Больше по необходимости.
— А почему ты один? — как-то спросил дядька. — Родители знают?
— Конечно, — кивнул Саша. — Мы же команда.
— Кто в команде?
— Все. Семья. Я — за железо, мама — за зарплату, сестра — за порядок.
Дядька рассмеялся:
— Это у вас что, организация такая?
— Ну да. Многофункциональная.
Он копается в мусоре не просто так. Он слушает, наблюдает, запоминает.
У каждой старушки — свои привычки: кто в чём выбрасывает. У Нади — жёлтые пакеты с дырками, у Веры — завёрнутые в газеты, у Петра, который давно не выходит, вообще коробки через соседей.
И у каждой мусорки — свой звук. Громко лязгнуло — значит, что-то тяжёлое. Легко звякнуло — скорее всего банка или крышка.
Он ищет нужное.
Но однажды услышал не мусор.
Было около четырёх дня. Стоял возле контейнера, заглядывал внутрь. Ветер доносил запахи — немного протухших мандаринов, немного кошачьей еды. И вдруг — звук. Не обычный. Не падение, а будто что-то упало. Живое.
Он замер. Прислушался.
Тишина. Потом снова — чуть слышный шорох. И глухой стон.
Саша обошёл угол, заглянул под лестницу второго подъезда — там лежала женщина. Как тряпичная кукла. Бледная, глаза открыты, но ничего не видят.
Он её узнал. Это была та самая бабушка, которая когда-то подарила ему тетрадь.
Произошло это года два назад. Саша шёл из школы, порвался рюкзак, книги выпали. Он сел на ступеньки. Мимо прошла она.
— Уронил?
— Ага.
— А где твоя тетрадка?
— Кончилась бумага. Пишу теперь в черновике.
Она достала из сумки новую — толстую, в линейку, совершенно чистую, и просто отдала:
— Записывай жизнь с чистого листа. Пока дают.
Он тогда не понял до конца, зачем она это сделала, но взял и берёг.
Теперь она лежала без сознания. Саша достал телефон — старенький кнопочный, с фонариком. Сигнал не ловил. До дома метров сто.
Он побежал.
Мама долго не могла понять, что случилось, потом бросила сумку и вызвала скорую. А Саша вернулся к бабушке. Приложил к щеке платок — тот самый, который она когда-то кинула ему с балкона вместо сдачи. Он его не сдал.
— Воды бы… — прошептала женщина.
Он достал из рюкзака маленькую бутылку воды и осторожно поднёс к её губам.
Через десять минут приехала скорая. Подъезд был скользкий, носилки заносили долго.
— Упал сахар, — сказал врач. — Хорошо, что вы заметили. Ещё чуть-чуть — и было бы поздно.
Саша молчал. Он не заметил. Он услышал.
На следующий день он пришёл к её двери.
Открыл сосед — тот, кто открывал замок. Дверь была чуть приоткрыта. Саша постучал.
— Это я… Я вчера вас нашёл.
Бабушка лежала в кровати с капельницей. Телевизор работал, фоном шипела реклама.
— Это ты? — прошептала она. — Я узнала. По ботинкам.
Он посмотрел на свои синие кроссовки с облезшими носками.
— Я подумал, может, вам чего нужно.
Она слабо кивнула, будто это был целый подвиг.
Он поставил у двери мешок. В нём — банка с супом, упаковка печенья, глюкометр (Саша оформил его по справке, сам сходил в аптеку), и два яблока.
— Сегодня не сдавал, — сказал он. — Просто собрал. Вчера тоже не сдал.
Она протянула руку — не к мешку, а к нему. Коснулась его плеча.
— Спасибо тебе… За тетрадь.
— Вы мне её сами дали.
— А ты — записал.
Во дворе никто не понял, куда делся мешок. Почему Саша больше не шарится в мусорке.
А потом стали замечать — он заходит во второй подъезд, выходит с пустым термосом. И улыбается. Редко, но искренне.
— Он теперь к ней переехал, что ли? — ворчала тётка Надя. — Может, она его приютила?
— А может, наоборот, он её приютил, — спокойно ответила бабушка Вера. — Кто знает, кто кого спасает.
Через два дня дверь ей открыла она сама.
Не соседке. Не медсестре. Ему.
Тихо, без лишних слов, будто так и должно быть. Как будто всегда было: он приходит — она ждёт.
Саша стоял с пакетом. Внутри — хлеб, творог и батарейки. Раньше она вскользь упомянула, что пульт не работает — а он запомнил.
— Ты опять… — начала она, но замялась. А Саша уже прошёл на кухню, аккуратно разложил покупки по местам. Осторожно, как дома — но без лишней уверенности.
— В аптеке вам нужно подойти за результатами анализов. Я записал в тетрадь. На восьмое.
— В какую тетрадь?
Он достал ту самую — в линейку. Чистая когда-то, теперь исписана до последней строчки. На первой странице — надпись:
«Заметки. Самое важное. Что кому нужно. Что нельзя забыть.»
— Я всё здесь пишу. Чтобы ничего не упустить. Вы — первые. После «купить картошку».
Она улыбнулась. Впервые широко — так, что стало видно, каким мягким раньше было её лицо, до морщин и лет.
Саша стал заходить регулярно. Не каждый день, но почти. Иногда просто сидел. Иногда читал вслух из газет.
— Они там в Думе опять что-то обсуждают, — читал он. — Понимаете?
— Понимаю, — ворчала она. — Только пользы от них, как от козла молока.
— Похоже, вы их давно знаете.
Она смеялась.
Он приносил — она кормила.
Он рассказывал — она советовала.
Она — бабушка Вера. Он — просто Саша. Без отчества, без фамилии.
Их никто официально не связывал, но у каждого теперь была дверь, которую можно было смело открывать.
Надя снова высунулась из окна, но уже не кричала — только шептала недовольно:
— Приходит, уходит. Как живёт.
— А может, и живёт, — заметила соседка с пятого этажа. — В смысле, живой. Вот и приходит.
— Посмотри, как о ней заботится! Прям как санитар какой-то. А родители где?
— Мама работает. Целыми днями. Я видела. Она на почте стоит, а та пролетает мимо, как пуля. Уж точно не до забот.
— Так он теперь и там, и тут?
— А ты где?
На этом разговор закончился. Почти.
Однажды Вера сказала:
— Думаю, тебе можно иногда и остаться. У меня комната маленькая, но место найдётся. Ты же ключ имеешь. У меня — чай. У тебя — компания. Компенсация. Не бойся, не пропишу.
Саша смутился, но кивнул.
С тех пор иногда оставался.
Не потому что плохо дома. А потому что хорошо — и здесь тоже.
На Новый год принёс ёлку. Не настоящую, конечно — искусственную, из магазина со скидками и «мелким браком».
— Зачем? — удивилась Вера.
— У вас раньше не было. Я помню. В прошлом году не ставили.
— Я думала, это уже не моё.
— Ну вот. Вернули.
Поставил. Украшения — вырезанные из картона, мишура — из старых лент. Шарики — из лампочек, обёрнутых фольгой.
— Теперь у меня есть внук, — сказала бабушка.
— Угу. Только неофициальный.
— Лучше так. Те — официальные — давным-давно забыли, где я живу.
— А я записал.
Весной Вера снова заболела. Ничего страшного, но тяжело — голова кружится, ноги слабые. Саша стал оставаться чаще. Иногда ночевал прямо на полу, подложив куртку. Она ворчала — но не всерьёз.
— Будешь спать, как кошка — такой и станешь.
— Да мне не жалко. Говорят, у них девять жизней. Мне бы хотя бы две.
Он варила ей суп, помогал делать зарядку по книжке, читал новости, проверял лекарства. Приходила медсестра — спрашивала:
— Это кто вам?
— Родственник.
— По документам?
— По тетрадке.
Однажды она сказала:
— Я, наверное, долго не протяну. Так… не бойся.
— Не говорите так.
— А как? Все слова боимся, а потом молчание страшнее. Когда ты рядом — легче.
— Я рядом. Был и буду.
Она кивнула.
— Ты тогда вернулся из-за тетради?
— Не только.
— А почему ещё?
— Потому что вы меня не испугались.
— Чего тебя бояться?
— Я был весь в мусоре. Грязный. Из помойки.
Вера положила руку ему на ладонь.
— Ты не из мусорки. Ты из жизни. А жизнь не всегда красивая, но настоящая.
В мае она умерла. Тихо. Дома. Саша был рядом.
Соседи плакали. Кто-то принёс цветы, кто-то — еду. Пришла соцработница:
— Кто оформлением займётся?
Саша встал, поднял тетрадь. На последней странице — аккуратно написано:
«Завещаю: не вещами, не деньгами. Передать эту тетрадь тому, кто умеет слышать — глубже, чем обычно. Пусть продолжает писать.»
Он отдал её своей сестрёнке, девятилетней. Та сказала:
— Я пока не умею так писать.
— Научишься. Главное — слушай.
Летом его снова видели возле мусорки.
— Опять банки собирает, — пробурчала Надя. — Что за человек?
Но на этот раз никто не осуждал.
Одна из бабушек кивнула и добавила:
— А вдруг кому-то снова понадобится тетрадь?