Жанна стояла у окна и смотрела не на город — на отражение себя в стекле. Лицо взрослой женщины, аккуратное, уставшее, с тем самым выражением, которое появляется, когда слишком долго стараешься быть удобной.
Дмитрий гремел на кухне посудой, изображая бурную деятельность. Делал он это всегда одинаково — шумно, будто доказывал миру, что занят, а не прячется от разговора.
Квартира была их общей гордостью. Купленной не «по любви», а по расчету: ипотека, взносы, бессонные ночи и таблицы в ноутбуке. Жанна до сих пор помнила, как подписывала договор, чувствуя себя не невестой, а бухгалтером на сделке века.
— Жанн, ты чего там зависла? — окликнул Дмитрий, с показной бодростью. — Иди, ужин остынет.
— Он не остынет. Он философский, — отозвалась она, не оборачиваясь. — Можно есть холодным.
Он фыркнул. Юмор у неё всегда был защитный, как зонтик в помещении — смешно и тревожно.
Пять лет брака. Возраст, когда уже не играют в семью, а либо живут, либо терпят. Они жили. До недавнего времени.
Звонок в дверь разрезал вечер резко, без паузы.
Жанна вздрогнула раньше, чем Дмитрий пошевелился.
— Ждёшь кого-то? — спросила она.
— Нет… — он замялся. — Наверное, мама.
«Наверное» — это когда знаешь точно, но надеешься на чудо.
Валентина Петровна вошла, как хозяйка давно знакомого пространства: уверенно, без суеты, сразу снимая обувь и оглядываясь так, будто проверяла, всё ли на месте. За ней протиснулся Николай Сергеевич с тем выражением лица, какое бывает у мужчин, уверенных, что они тут временно, но надолго.
— Ну здравствуйте, дети, — произнесла Валентина Петровна ласково, но с нажимом. — Мы к вам ненадолго. Посидеть.
Жанна мысленно поставила галочку: «Ненадолго» — значит часа на три.
— Проходите, — сказала она вслух и тут же поймала себя на том, что сказала это автоматически. Как «алло» в трубку.
Они расселись. Кухня вдруг стала тесной, хотя раньше казалась просторной. Пространство — штука нервная, не терпит лишних.
— Жанночка, — начала свекровь, аккуратно сложив руки, — мы тут подумали…
«Мы подумали» — опасная формула. После неё обычно следует просьба, от которой невозможно отказаться, не став врагом народа.
— Квартира у вас хорошая, — продолжила Валентина Петровна, оглядывая стены. — И район приличный. Не то что у нас…
— Мам, — попытался перебить Дмитрий, — давай сразу…
— Вот именно, сразу, — кивнула она. — Мы хотим пожить у вас. Временно.
Жанна почувствовала, как внутри что-то щёлкнуло. Тихо, но окончательно.
— Временно — это как? — спросила она, спокойно, почти вежливо.
— Ну… пока не решим вопрос с нашим жильём, — свекровь развела руками. — Ты же знаешь, квартира старая, документы… да и здоровье.
Николай Сергеевич кашлянул для убедительности.
— А документы какие? — Жанна посмотрела прямо. — Собственность оформлена.
— Формально — да, — тут же ответила Валентина Петровна, слишком быстро. — Но мы хотим переписать. На Диму.
В кухне повисла пауза. Даже холодильник замолчал, будто решил не вмешиваться.
— Зачем? — Жанна подняла бровь.
— Ну как зачем? — свекровь улыбнулась. — Наследство. Всё равно ему достанется.
— Не всё равно, — тихо сказала Жанна. — Пока вы живы, это ваша квартира. И ваши решения.
— Вот именно! — оживилась Валентина Петровна. — Мы и решили. По-семейному.
Дмитрий сидел, уставившись в стол. Молчание у него было не нейтральное, а согласительное. Это злило сильнее слов.
— Дима, — Жанна повернулась к мужу. — Ты в курсе этого плана?
Он вздохнул, как человек, которого вытащили на экзамен без шпаргалки.
— Жанн, ну это логично… Родители хотят, чтобы всё было… правильно.
— Правильно для кого? — она улыбнулась. — Для вас? Или для меня тоже найдётся правильность?
— Ты опять начинаешь, — вмешалась свекровь, уже без улыбки. — Мы не враги. Мы семья.
— Семья — это когда спрашивают, — ответила Жанна. — А не ставят перед фактом.
Валентина Петровна резко встала.
— Вот я всегда говорила, что ты холодная. Всё у тебя — бумаги, цифры. А люди?
— Люди — это тоже ответственность, — парировала Жанна. — Особенно когда они собираются жить в моей квартире.
— В нашей, — резко сказал Дмитрий.
Она посмотрела на него внимательно. Долго. Так смотрят не жёны — следователи.
— В нашей, — кивнула она. — Именно поэтому я против.
— Против родителей? — голос Дмитрия сорвался.
— Против манипуляций, — ответила она. — И против того, чтобы меня делали лишней в собственной жизни.
Николай Сергеевич вдруг хлопнул ладонью по столу.
— Хватит! Мы пожили — знаем. А вы ещё молодые. Уступить можно.
— Можно, — согласилась Жанна. — Но не обязаны.
Тишина стала густой. Такой, в которой слышно, как рушатся иллюзии.
— Значит, так, — сказала Валентина Петровна холодно. — Мы всё равно переедем. А ты… подумай. Хорошо подумай.
— Нет, — Жанна встала. — Вы не переедете. Это моя квартира. И я вас не пущу.
— Ты нас выгоняешь? — ахнула свекровь.
— Я защищаю своё, — спокойно ответила Жанна и открыла дверь. — Прошу вас уйти.
Дмитрий вскочил.
— Жанна! Ты что творишь?!
— То, что должна была сделать давно, — сказала она и посмотрела ему в глаза. — Выбирай.
Он не выбрал. Он остался стоять.
А Валентина Петровна, проходя мимо, прошипела:
— Ты ещё пожалеешь.
Дверь закрылась.
Жанна прислонилась к ней спиной и вдруг поняла: назад дороги нет.
И почему-то впервые за долгое время ей стало не страшно.
Ночь после того вечера прошла без сна. Жанна лежала, глядя в потолок, и ловила себя на странной мысли: впервые за долгое время в квартире было по-настоящему тихо. Не уютно — нет. Именно тихо. Без чужого дыхания в коридоре, без шагов, без ощущений, что тебя проверяют на прочность, как старый табурет.
Дмитрий спал на диване в комнате. Не потому что выгнали — потому что сам ушёл. Громко, демонстративно, с оскорблённой паузой в дверях.
— Я не думал, что ты способна на такое, — сказал он тогда, не глядя.
— А я не думала, что ты способен молчать, — ответила она. — Но мы оба сегодня удивились.
Он хлопнул дверью так, что задребезжала люстра.
Квартира выдержала. Брак — нет.
Утром Жанна встала рано. Сделала себе кофе. Обычный, без сантиментов. В голове было пусто и ясно — редкое состояние для женщины за пятьдесят, пережившей слишком много чужих «надо».
Телефон завибрировал, как назло.
Дмитрий.
— Слушаю, — сказала она спокойно.
— Мама плохо спала, — начал он без приветствия, усталым голосом человека, которому всю ночь объясняли, что он плохой сын. — У неё давление.
— Мне жаль, — честно ответила Жанна. — Но это не повод заселяться в мою квартиру.
— Ты опять за своё… — он вздохнул. — Ты понимаешь, что они могут оформить дарственную на меня?
Вот оно. Слово, ради которого и приходили.
— Понимаю, — сказала Жанна. — И поэтому говорю «нет».
— Ты боишься, что я стану собственником?
— Я боюсь, что ты уже им стал. Только не квартиры — а их решений.
Он замолчал. Молчал долго. Это было плохое молчание — из тех, что предшествуют обвинениям.
— Ты всё испортила, — наконец сказал он. — Мама сказала, что ты всегда была расчётливой. Что тебе важнее метры, чем семья.
— Передай маме, — Жанна усмехнулась, — что метры хотя бы не лгут. И не устраивают спектаклей.
— Ты жестокая, — тихо сказал он.
— Нет, — так же тихо ответила она. — Я взрослая.
Он бросил трубку.
Жанна допила кофе и вдруг поняла: ей не больно. Обидно — да. Горько — немного. Но не больно. Боль ушла ещё вчера, когда она закрыла дверь и впервые не стала извиняться за чужое хамство.
Через три дня пришло письмо. Обычное, бумажное — из МФЦ.
Запрос на выписку из ЕГРН.
По их квартире.
Жанна села. Медленно. Очень медленно.
— Ну конечно, — сказала она вслух пустой кухне. — Детектив начался.
Она позвонила юристу — старому знакомому, с которым когда-то вместе работали.
— Слушай, — сказала она, — можно ли без согласия второго собственника провернуть что-нибудь с квартирой?
Юрист усмехнулся.
— Попытаться — можно. Закончить — нет. Но нервы потрепать — вполне.
Нервы трепали.
Через день явилась Валентина Петровна. Без звонка. Как всегда.
Жанна открыла дверь, но не отступила.
— Вы не вовремя, — сказала она спокойно.
— Я всегда вовремя, — отрезала свекровь и попыталась пройти.
Жанна не дала. Просто встала в проёме.
— Это моя квартира, — сказала она тихо, но отчётливо. — И я вас не пущу.
— Ах вот как! — вспыхнула Валентина Петровна. — Ты решила нас вышвырнуть окончательно?
— Я решила не впускать, — уточнила Жанна. — Это разные вещи.
— Дима здесь прописан!
— Прописан. Но собственник — наполовину.
— Ты думаешь, самая умная? — свекровь прищурилась. — Мы знаем, как решать такие вопросы.
— Я тоже, — кивнула Жанна. — Через суд.
Лицо Валентины Петровны перекосилось.
— Ты хочешь войны?
— Я хочу тишины, — ответила Жанна. — Но если вы выбираете войну — я не отступлю.
— Ты разрушила семью! — закричала свекровь. — Из-за жадности!
— Нет, — Жанна посмотрела ей прямо в глаза. — Из-за вашей уверенности, что вам все должны.
И закрыла дверь.
На замок.
Через неделю Дмитрий пришёл с чемоданом. Молча. Встал посреди комнаты, будто проверял, осталась ли она прежней.
— Я подал на развод, — сказал он.
— Хорошо, — ответила Жанна. — Я согласна.
Он вздрогнул. Видимо, ждал слёз. Или истерики. Или просьбы «давай попробуем ещё».
— Ты даже не спросишь почему?
— Зачем? — пожала плечами она. — Причины обычно одинаковые. Только слова разные.
— Мама говорит…
— Вот именно, — перебила Жанна. — Мама говорит. А ты слушаешь.
Он сел.
— Я думал, ты меня любишь.
— Любила, — честно сказала она. — Пока ты не стал приложением к её мнению.
Развод прошёл быстро. Без дележа мебели, без истерик.
Квартиру продали. Деньги разделили.
В день, когда она получила свою часть, Жанна вышла из банка и впервые за долгое время рассмеялась. Не громко — по-взрослому. От облегчения.
Через месяц она купила себе небольшую однокомнатную квартиру. Без пафоса. Зато — свою. Целиком.
Алёна позвонила неожиданно.
— Жанна… — голос был растерянный. — Мама говорит, ты всё разрушила.
— А ты как думаешь? — спросила Жанна.
Пауза.
— Наверное… ты просто не захотела жить чужой жизнью.
— Вот именно, — мягко сказала Жанна.
Она повесила трубку, прошлась по своей новой квартире и вдруг поймала себя на мысли: ей не нужен второй шанс.
Ей нужен был первый — с самой собой.
И теперь он у неё был.
Конец.